Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс

А в начале июня все они в новую двухкомнатную квартиру и въехали: и отец, и новая жена его, большеглазая и худосочная музыкантша с неприлично тонкой осиной талией, по моде перехваченной узеньким фасонистым поясочком, и сестренки ее сводные, Наденька с Любочкой, хорошенькие пухлые девочки с белыми бантами – красота просто неописуемая. Она среди них смотрелась, как их фалёнская коза Сонька среди пасхальных куличей. Тяжело и неуютно ей было среди них – в деревню хотелось… Хотя мачеха, надо отдать ей должное, приняла ее хорошо. Не как родную дочку, конечно, а скорее как наперсницу да в хозяйстве помощницу. Разница-то в возрасте у них – и пятнадцати лет не было. А в некоторых вопросах она и вообще попроворнее мачехи была. Да и не в некоторых, а во многих. И то – чего с нее, с музыкантши, стребуешь? Так что когда отца с первых дней войны на фронт забрали, вся забота по выживанию легла на ее тяжелые крестьянские плечи: и чтец, и жнец, и на дуде игрец. Хотя на дуде нет, пожалуй. Какой уж там игрец – она к мачехиному пианино и близко подойти робела. Пыль с него смахивала – руки от страха дрожали. А когда Надя или Любочка музицировать за него под руководством мачехи садились – аж обмирала вся от благоговения: надо же, такие маленькие пухлые у них пальчики, а как ловко туда-сюда по беленьким лаковым досточкам бегают, прямо загляденье одно…

Потом, правда, пришлось им пианино продать. Есть совсем нечего было. Ртов-то много, а работала она одна – на отцовском заводе снаряды делала целыми сутками. Мачеха тоже с ней сунулась работать – да где там… На третий день уже в обморок от усталости свалилась, на этом вся ее работа и закончилась. А ей, Марии, хоть бы что – сказалась деревенская закалка. Все свое детство и за огородом, и за коровой ходила, и летом босиком по земле бегала, и зимой в лапоточках-то тоже спокойно не прогуляешься.

Похоронка на отца пришла в конце сорок четвертого. Она на заводе была две смены подряд, не знала ничего. Домой кое-как от усталости притащилась, а там – горе… Мачеха лежит на кровати бледно-синяя вся, не живая почти, а Наденька с Любочкой вокруг нее суетятся, уревелись все от страха. Решили – померла их мамка.

Ну что с нее возьмешь – музыкантша, она и есть музыкантша! Нет чтоб о детях подумать – улеглась, переживает. У других, значит, не горе, а у нее одной – горе. Пришлось ей тогда, после двух-то рабочих смен, и с мачехой возиться, и кашу девчонкам варить, и сопли им вытирать, и за водой на дальнюю колонку идти… Так и тащила потом их всех на себе много лет, как фалёнская их лошадь Фрушка. Хорошая была лошадь, крепкая. Ее поначалу их школьный учитель по-мудреному Фру-Фру назвал – в книжке про Анну Каренину такое имя вычитал – так, говорил, лошадь ее полюбовника звали. Хороший мужик был учитель-то, грамотный. Из тех еще, из графьев. Когда она с отцом уезжала, все говорил – учись там дальше, Маруся, в городе неученому трудно. Да где там… Какая ей с ними была учеба, надо ж было кормить-одевать как-то всю ораву. Мачеха хоть и поднялась потом быстро, а характер от переживаний у нее сильно испортился – капризная стала да нервная. Чуть что не по ней, тут же краснеет и визгливо кричать да трястись начинает – смотреть тошно. Ну да ничего. Сама дурой безграмотной осталась, зато сестренки образование получили: Наденька техникум пищевой окончила, а Любочка так и вообще в институте выучилась, еще название у него мудреное такое – никак она его не запомнила. И жили не хуже всех, чего уж там, и Любочку замуж по-людски выдали, и свадьбу умудрились сыграть, и даже приданое какое-никакое собрать, чтоб ей к мужу в дом не с пустыми руками войти, как сироте казанской. Потом вот дочка у нее родилась, Ниночка. А Наденька без мужа родила – и тоже ничего. Крепенькая такая девчонка получилась, Настей назвали. Так и жили – она с мачехой в одной комнате, Надя с Настей – в другой. Это потом им всем тесно стало, когда Настена подросла да начала потихоньку Надю к ним в комнату оттеснять. Вот тогда они ссориться и начали: Надя на мачеху сердится, мачеха – на нее, на Марию. Так что она даже и с охотой к Софье Андреевне с Бориской тогда переехала. Вещи собирала – Настена визжала от радости. А потом они вообще ее выписали, и пришлось Бориске на ней жениться, чтоб сюда прописать. Вот и получается – нет худа без добра… А через год и мачеха померла. И Наденька с Любочкой совсем молодыми померли. Сейчас в той квартире Настя со своей семьей так и живет – троих детей нарожала от своего Николая. А вот у Ниночки – Любочкиной дочки – вообще деток нет. Зато живет богато да красиво – так только в кино показывают. Муж у нее этот… Забыла, как это по-модному…

А, бизнесмен. Вот как. А видятся они с ней редко, племянницы Настя с Ниночкой. Можно сказать, и вообще не видятся. Да и то – для чего им, она и не обижается вовсе. Они ж девки грамотные, зачем им около старухи сидеть. Было бы у них все хорошо – и слава богу…

* * *

– А, это вы, мама… Проходите…