Из жизни одноглавого. Роман с попугаем

Пока они с Милосадовым перекидывалась мало что значащими приветственными формулами, я понял, откуда взялась с первого взгляда мной отмеченная серьезность Валерия Семеновича: у него было совершенно неподвижное лицо, до такой степени оцепенелое, что ни один мускул на нем, казалось, вовсе не был способен дрогнуть. Кроме того, и серо-голубые глаза смотрели так, словно их залили жидким стеклом: мертво и без интереса. Конечно, когда он открывал рот, отвечая на вопросы или задавая свои, кое-что на физиономии начинало растягиваться, сжиматься и елозить туда-сюда. И все равно возникало чувство, что это не лицо живого человека проявляет присущие ему способности мимики, а какой-то кукольник-баловник тревожит пальцами мертвую рожу резиновой куклы.

Первые вопросы задавали друг другу вскользь, будто обнюхиваясь, и скоро это принесло свои плоды: перешли на «ты», и Милосадов поведал кое-какие детали своей прежней службы. Калабаров был прав: речь шла именно об Управлении по кадрам, и в отставку он вышел именно полковником.

Тогда и Валерий Семенович, мертвенно клацая новыми дорогими зубами, сообщил, что прежде, в нормальное время, служил в «пятерке», и в ту пору занимался тем, чем ныне занят Милосадов — библиотекой: то есть «библиотекой» как институцией, вообще всеми в стране библиотеками, вокруг которых вечно клубится всякая нечисть, прямо будто медом им там намазано. Потом его носило по разным Управлениям, пока не вышел в отставку, чтобы по приказу Родины заняться строительством.

— Да? — заинтересовался Милосадов его сообщением про библиотеки. — А не слышал о таком— Калабарове?

— Калабаров, Калабаров, — рассеянно повторил Валерий Семенович с лицом не более живым, чем у статуи Командора. — Что-то припоминается… Крутился такой умник. Он не в Ленинке подвизался? Лет на пять себе настругал, если не ошибаюсь… А что?

— Удивишься: на его месте я сижу. — Милосадов постучал кулаками по подлокотникам кресла. — Один в один.

— Зачем? — не выразив удивления, с покойницкой бесстрастностью поинтересовался Валерий Семенович. — Тебе тут сидеть — вроде не по Сеньке шапка. Какие здесь потоки?

— Вот насчет этого и поговорим, — и Милосадов приглашающе указал на ватман.

Валерий Семенович внимательно исследовал чертеж сверху донизу.

— Что ж, — бесстрастно сказал он затем. — Красиво размалевано.

— Скрипочка, а не проект, — возразил Милосадов.

— Проект как проект, — замороженно ответил Валерий Семенович. — Я тебе таких понаделаю — класть будет некуда. Копейка ему цена. Главное в нем — место. Если, конечно, на самом деле согласовано.

— Вот! — воспалился Милосадов. — Золотое место. Бриллиантовое! Что твои гипермаркеты! Ты до них доберись, когда за Кольцевой. А это — внутри Садового. Метро в шаговой доступности. А?

— Согласен, — деревянно кивнул Валерий Семенович.

— А раз согласен, тогда тебе, Валера, и карты в руки, — сказал Милосадов. — Я уверен…

И тут произошло вот что.

Милосадов начал фразу на чисто русском языке: выговорил это свое «я уверен» звучно, с хорошим московским прононсом. Но завершил совсем на ином, мне досель незнакомом, — и речь пролилась так обыденно и гладко, будто всю жизнь он только этим языком и пользовался.

— …чикалдыкнуть кусарики хрипанской мазы нет.

Вот что сказал он! И продолжил, усмехнувшись:

— Вблудь гроженцы косо глядят, а фраёк горячом до мошани прибит.

Валерий Семенович мерно покивал, вроде как соглашаясь.

— Настюку не в кучум кукуль горбатить, — безжизненно ответил он. — Скрепу нахарон, нехай Грабов с Трусоноговым разжулькает. Трусоногов грымом лузгу караванит, а навыворот угорь. Горбатить беленек горох кипишится. Курлы?

Такой жутью веяло от их разговора, что я буквально оцепенел от страха.

— Курлы-то курлы. Но беленек вдругарь раскипишится, коли Грабов накрепь бароны скроит. А прикусай скварлы трясет: два креста накипь, — произнес Милосадов.

Мне показалось, что фраза имеет предположительную модальность.

— Ага, дудок в мязге ломать за чавку, три креста накипь, — возразил Валерий Семенович. Как и прежде, ни одна мышца не дрогнула на его мертвой физиономии, внешне ничем не отличавшейся от серой глины. — А иначе горчавь матюшки попусту. Келдыш наварит тугой курдюк, бары кубачков даром не нахряпаешь. Келдыш маяком хрена ли рубить, сто рублей не вафли. Трусоногов куда охрястьями кречетал, туда и горку гонит. А поверху он не кум, поверху сам зырит.

— Прямо уж так и сам, — вроде как усомнился Милосадов.

— Хрипань за уркан, в натуре сам! — отрезал Валерий Семенович.

— Ну лады, кладень, — вздохнул Милосадов, будто в чем-то уступая, и тут же широко оскалил кипенно-белые с фиолетовым отливом зубы. — Хоры мостить — не урлу собачить. Ума роспись пузиком гречу приямит. Куколь хоть и прижух, а все равно на вороту грюндит..

Судя по всему, беседа только начиналась, и мне, пересиливающему крупную дрожь, еще много чего предстояло услышать.

Однако наши взгляды встретились, и Милосадов, оборвав себя на полуслове этого гадкого языка, воскликнул по-русски:

— Богданыч! Ты здесь!

Тут и Валерий Семенович повернул ко мне голову и, тяжело моргнув, медленно осклабился.