Из жизни полковника Дубровина

В замок съехались многие командиры дивизий и командиры корпусов. Можно было бы открывать военный совет танковой группы. Военный совет никто не открыл, собрались лишь "поднять бокал за выдающийся успех немецкого оружия". Генералам и полковникам нетерпелось поделиться своими радужными надеждами. А тут их еще подогрела, казалось бы, пустяковая находка на чердаке. Офицер для поручений обнаружил в каком-то хламе порыжевшую от времени фотографию княжеской охоты. Возле убитого оленя несколько охотников в тирольском одеянии и среди них Вильгельм I, немецкий император времен франко-прусской войны. Генералов умилило, что немецкий император забирался в такую глубину белорусской земли. Это обстоятельство на полном серьезе было истолковано как неотъемлемое право немецкой нации на белорусские земли.

Я видел, что несмотря на успехи сопротивление русских войск беспокоит генералов.

- Если так дальше, - сказал кто-то из них, - к Москве мы придем без танков и солдат...

Но тут же на эти сетования выскакивал и готовый ответ:

- Не может быть! Там, в Москве, все должно рухнуть!

В этих беседах непререкаемым авторитетом звучал голос гитлеровского любимца, писателя с серебряным карандашиком.

- Никто не заметил из вас, - важно вещал он, пуская сизые кольца дыма, затягиваясь трубкой. - Никто не заметил, что Россию о воине оповестил Молотов, а не Сталин.

- Что это означает? - спросил генерал. Он не скрывал своей неприязни к писателю.

- А это означает, что в Кремле идут перемещения.

А перемещения в Кремле в такой час-это кризис... Сталина снимут с поста, и большевики тут же между собой передерутся!

- А если не передерутся? - парировал генерал.

Писагель снисходительно усмехнулся.

- Я имел удовольствие, - продолжал он в столь же напыщенном тоне, читать донесения военного атташе из Москвы... Теперь это не секрет, я могу поделиться с вами, господа! Генерал Кестринг писал, что после падения Минска и Киева советский строй в России рухнет!

Агентура у Кестринга прекрасно работала... Ошибки быть не могло...

Генерал молча отошел от него.

Минул еще один день. Наступило 29 июня. Бои не ослабевали на всем фронте продвижения танковой группы, и вообще всей группы войск армий "Центр". Ничуть не ослабевая, а даже разгораясь, шел бой в районе Белостока. Окруженная группировка Красной Армии не сложила оружие, и командование полевой армии запросило у нашего генерала поддержки танками.

Пала Рига. Немецкие танки рвались к Ленинграду.

И тут неожиданность. Рамфоринх вызвал меня в Минск.

Генерал, узнав, что Рамфоринх приглашает меня в Минск, затеял со мной разговор.

- Какие интересы концерна побудили Рамфоринха приехать в Минск? спросил генерал. - Не торопится ли он?

Я ответил, что причины приезда Рамфоринха мне неизвестны.

Меня удивил тон генерала. Нерешительность проступала за его словами. Он никому из своего окружения никогда не сказал бы: "Я не могу вам навязывать своих взглядов..." А именно с этой фразы он и начал. Затем заговорил о моей молодости, о моем оптимизме. Я даже порадовался. Стало быть, сумел скрыть и свое мрачное настроение и отчаяние от того, что происходило на моих глазах. А потом объяснился:

- Я не хотел бы, чтобы господин Рамфоринх получил искаженное представление о положении дел на фронте... Надеюсь, вы не рассчитываете на прогулку по Москве через несколько дней...

Знал бы генерал, как я ликовал, услышав мрачные нотки в его голосе. Но я прежде всего изобразил удивление.

- Я слышал, что наш гость (я имел в виду писателя с серебряным карандашиком) близок к рейхсфюреру и к доктору Геббельсу... Он располагает самой точной информацией...

Генерал поморщился.

- Вы человек штатский, - ответил он мне. - Вам простительно не знать, кто располагает во время военных действий самой точной информацией. Никогда высшее командование, никогда командование группой войск... И даже командир дивизии видит все отраженно. Самой точной информацией располагает солдат...

Он прежде всех чувствует и нажим, и силу сопротивления противника...

- И что же чувствует сейчас солдат?

- Передайте барону, что солдат чувствует нарастание сопротивления.

- Но все это кончится, когда в Москве совершится переворот? - подбросил я прощупывающий вопрос генералу.

- Если бы сопротивление слабело, я мог бы надеяться на какие-то события в Москве... Сопротивление возрастает, значит, русские собирают свои силы... Война, - если она популярна в народе, - объединяет, а не разъединяет...

Мне трудно было удержать слезы. Они душили меня.

Передвижение войск, планы, схемы расположения частей... Все это важно, все это нужно, но вот понимание генералом событий, даже его ощущение хода событий, - это действительно сейчас было важным для Центра.

Отсюда, из штаба группы, у меня еще не было связи.

Я решил любыми средствами настоять, чтобы Рамфоринх хотя бы на один день взял меня в Берлин.

И Рамфоринх взволнован, стало быть, и оттуда, из Берлина, не всем видится ход войны, как был задуман, Он встретил меня вопросом.

- Что вы могли бы сказать мне? - спросил он меня.

- Минск пал... Немецкая армия имеет успехи... - ответил я осторожно.