Из жизни снобов

С момента приезда Минни проблема Розы стала приобретать все более и более угрожающие масштабы. В первое время он просто чувствовал по отношению к ней равнодушие и чуть стеснялся ее украшенных кружевами, чудных и старомодных платьев; но теперь, заметив, как безжалостно и упорно его эксплуатируют, он ее возненавидел. Когда она жаловалась на головную боль, в его воображении тут же возникала картина того, как эта боль перерастает в долгую и продолжительную болезнь, от которой она не оправляется вплоть до осени, когда он уедет в университет. Но получаемые им от двоюродного дедушки восемь долларов в неделю должны были оплатить его путь в Нью-Хейвен, и он знал, что, если ему не удастся удержаться на этой работе, мама откажется его отпустить.

Не догадываясь о правде, Минни Библ находила слегка загадочным тот факт, что каждый вечер он танцевал с ней всего лишь один или два танца и при этом был на редкость уныл и молчалив. По крайней мере, на время его равнодушие ее зачаровало; она почувствовала себя слегка удрученной. Но рано созревший эмоциональный характер не позволял ей долго терпеть небрежение, и Бэзилу было мучительно больно видеть, как у него постепенно стали появляться соперники. Бывали моменты, когда цена учебы в Йеле казалась ему чересчур высока.

Он возлагал большие надежды на одно грядущее событие. Вскоре должна была состояться вечеринка в честь отъезда Минни, для которой Кампфы арендовали Университетский клуб; Роза туда приглашена не была. В нужной атмосфере и при благоприятных обстоятельствах ему удастся урвать для себя хотя бы миг ее отъезда; и тогда он будет уверен, что в ее сердце останется его неизгладимый отпечаток.

За три дня до вечеринки он в шесть вечера вернулся с работы домой и обнаружил у себя перед домом лимузин Кампфов, а на крыльце – Минни; она сидела там в одиночестве.

– Бэзил, мне нужно с тобой поговорить, – сказала она. – Ты вел себя по отношению ко мне так непонятно и отстраненно…

Опьяненный ее присутствием на столь знакомом ему крыльце, он не нашел, что сказать в ответ.

– Я сегодня ужинаю с родителями в городе, и у меня есть еще целый час. Давай куда-нибудь пойдем? Я до смерти боялась, что сейчас вернется твоя мама и сочтет, что я поступила дерзко, явившись к тебе в гости без приглашения. – Она говорила шепотом, хотя вокруг никого не было. – Как бы мне хотелось, чтобы родители уволили нашего старого шофера! Он подслушивает…

– Что подслушивает? – спросил Бэзил, у которого тут же вспыхнули подозрения.

– Все!

– Тогда давай поступим так: доедем с ним до дедушкиного дома, а там я возьму наш электромобиль, – предложил он.

Каштановые кудри у нее на лбу раздувал теплый ветер; машина плавно двигалась вдоль Крест-авеню.

То, что ему удалось получить машину, усилило его ликование и заставило его почувствовать себя «на коне». Было одно место, которое он приберегал специально для таких случаев – небольшой спуск с дороги, оставшийся после разбивки Ландшафтного парка; Крест-авеню в этом месте продолжала бежать где-то наверху, ни на кого не обращая внимания, а в миле внизу на отмелях Миссисипи сверкали яркие отблески заходящего солнца.

День напоминал о том, что лето подходит к концу; оно уже миновало свой зенит, и то, что от него оставалось, надо было использовать, пока оно окончательно не исчезло.

В его объятиях она вдруг прошептала:

– Ты для меня самый главный, Бэзил, мне не нужен никто, кроме тебя!

– Но ведь ты только что призналась, что просто кокетничала!

– Да, но это было целую вечность назад! Мне раньше нравилось, когда меня называли легкомысленной, лет в тринадцать – четырнадцать, потому что мне было все равно, что люди обо мне говорят; но с год назад я начала понимать, что в жизни есть кое-что получше – честное слово, Бэзил! – и теперь я стараюсь вести себя достойно. Но, боюсь, ангелом я никогда не стану.

Между общественными купальнями и сложенными в штабеля рельсами на другом берегу Миссисипи бледно-багровыми отблесками играла вода. Снизу до них доносились отголоски грохота и свистков с далекой железной дороги; из Ландшафтного парка над их головами плавно спускались зыбкие голоса игравших в теннис детей.

– На самом деле я совсем не умею разговаривать, Бэзил, хотя все думают иначе; глубоко внутри я всегда чувствую именно так, как говорю, но только мне никто не верит. Ты ведь знаешь, как мы с тобой похожи, и если для мальчика это все не имеет никакого значения, то девушка всегда обязана контролировать свои чувства, и мне это дается очень тяжело, потому что я очень эмоциональная!

– А ты с кем-нибудь целовалась с тех пор, как приехала в Сент-Пол?

– Нет.

Он понял, что она лжет, но это была прекрасная ложь. Сейчас друг с другом говорили их сердца, а язык сердца, никогда не считавшегося точным инструментом, состоит исключительно из полуправд и уловок. Они собирали вместе все известные им обрывки романтической реальности и ткали из них друг для друга одежды, ничуть не менее теплые, чем их детская страсть, и ничуть не менее волшебные, чем само их стремление к чуду.