Из жизни собак и минотавров

Тимофей не распознал их, не успел даже мысленно, для себя, дать им имя, но, как тогда, во время схватки с брыластым Ермаком, его уже накрыло с ног до головы, обожгло едкой серной кислотой лютой концентрированной ненависти.

И он с угрожающим боевым рыком кинулся в гущу тварей. Отбросил первую грудью, поймал на лету, хрястко перекусил и отшвырнул, мотнув головой. Не делая паузы, Тимофей ухватил вторую крысу и в мгновение тем же манером расправился с нею. Затем с третьей, четвертой. Отшвыривал их, мертвых, одну за другой, шаг за шагом, труп за трупом, продвигался к двери в подсобку.

А они, мерзкие гладкохвостые твари, все прибывали и прибывали, было их уже не десяток, а, казалось Тимофею, добрая сотня, они обтекали его серым пищащим потоком, прихватывали острыми игольчатыми зубами, и его благородная собачья кровь смешалась с подлой крысиной.

Тимофей сражался молча – рычать не мог, глотка забита крысиной шерстью. Он оставался верен своей боевой манере – на каждую крысу уходило у него не больше секунды, но полчище врагов не убывало, а прибавлялось, и ему уже приходилось буквально стряхивать с себя сразу по несколько повисших на нем тварей, отбивать их грудью и головой, чтобы проложить себе дорогу вперед. Вперед – куда? У него не было ясной цели, ориентир – дверь подсобки – он в пылу сражения давно уже потерял, но знал, что его шанс выжить и победить – в непрерывном движении и еще в страхе, в котором он удерживал крыс, уничтожая их по штуке в секунду.

Где-то рядом бесстрашно сражалась кошка, Тимофей слышал ее жуткие вопли, время от времени краешком глаза фиксировал ее отчаянные прыжки – выгнувшись, она взлетала над серой тысячезубой массой, отряхивалась от ее комков и снова в нее проваливалась.

Потом кошка исчезла из поля зрения Тимофея – кровь заливала глаза, он видел лишь серое месиво перед собой, вокруг себя, серое ненавистное месиво, через которое надо было во что бы то ни стало пробиться. Рывок вперед в гущу тварей, короткое движение пасти, щелчок челюстей, бросок – очередная безжизненная жертва отлетает прочь. И снова рывок. Он не успевал выдохнуть и вдохнуть, ему не хватало воздуха, отчего израненные бока судорожно подымались и опадали. Еще немного, и силы пойдут на убыль, он осядет на лапы, не сможет больше идти вперед, и острые крысиные зубы вопьются в него со всех сторон. Тогда наступит конец. А пока – вперед! Рывок, щелчок челюстей, бросок…

Внезапно Тимофей уловил, что нескончаемый отвратительный писк наседавших на него тварей резко изменил свою тональность. Тимофей не знал крысиного языка – ему до сих пор просто не доводилось с ним сталкиваться, но он почувствовал: агрессивность и злоба уступили место страху, панике. И точно: в колышущейся, наседавшей на Тимофея серой массе появились пустоты и бреши, теперь перед его глазами мелькали уже не оскаленные морды с горящими в полумраке зелеными бусинами-глазками, а горбатые спины и безобразные голые хвосты. Он на мгновение растерялся – не знал, как, за что хватать этих тварей. И тут же нахлынуло торжество – это он, Тимофей, обратил в бегство бесчисленное вражеское воинство. Он победил!

На плечах беспорядочно отступающего неприятеля Тимофей ворвался в подсобку. Последние твари проносились мимо него и серой пеной, как остатки грязной воды в раковине, утекали куда-то за мешки с гнилой картошкой, где, должно быть, таились неведомые ему крысиные ходы и лазы. По инерции он задушил парочку замешкавшихся зверьков и остановился. Кислота ненависти постепенно отливала из головы и через дрожащие негнущиеся лапы уходила в залитый кровью пол подсобки. Брезгливо переступая через крысиные трупы, Тимофей медленно побрел в торговый зал.

Кошка лежала на боку и зализывала кровоточащие лапы. Когда она повернула к Тимофею голову, ему показалось, что в глазах ее мелькнула благодарность.

Он доковылял до стены, тяжело плюхнулся возле батареи и, положив голову на лапы, устало закрыл глаза.

* * *

Утром Тимофея выбросили на улицу.

Обычно магазин открывала Клава, потом появлялась тетя Шура, успевавшая прибраться с вечера, последними подтягивались неопохмелившиеся и потому злые ханыги. И лишь часам к одиннадцати подъезжал апельсиновый «жигуленок» хозяйки. На этот раз по какому-то стечению обстоятельств магазин отперла директриса. Зажгла свет в зале, увидела сотни дохлых крыс на полу и хлопнулась в обморок. Явившиеся на работу Клава и тетя Шура застали ее лежащей на полу с задранной юбкой, из-под которой выглядывали голубые трико с начесом. Видавшие виды продавщица и уборщица овощного поначалу тоже остолбенели от увиденного, но быстро пришли в себя и стали отпаивать водой хозяйку. Когда та оклемалась, поднялся крик, какого Тимофей никогда в жизни не слышал.