Из жизни звезд

Когда Ана подошла к огороженному участку улицы, Джим нетерпеливо поглядывал на часы. Он даже не попытался изобразить улыбку, когда она помахала перебинтованным пальцем и сказала:

— Прошу прощения.

— Слушайте все, — объявил Джим. Он потрогал языком жевательную резинку во рту. — Нам не удастся закончить съемки до конца недели — слишком много задержек. После сегодняшней работы мы сделаем перерыв до понедельника. Гари оформит листы с вызовом на понедельник.

«Чудесно, — обрадовалась Ана, проходя мимо глазеющих на нее статистов к исходной позиции. — Спасибо, Эрик. — Она расправила свою юбку. — Эрик Ганн не разрушит мне жизнь и карьеру, ни мне, ни Джонни, — поклялась она. — Чего бы мне это ни стоило, я навсегда загоню эту змею обратно в ее нору. Пока что он может скалить зубы, но ему придется отползти прочь, или я раздавлю его, как червяка. Да, чего бы мне это ни стоило», — подумала Ана, пока Молли пудрила ей нос и лоб. Эстель взбила ей волосы и брызнула на них лаком, а ответственный за сценарий посмотрел в свои записи и подал ей защитные очки.

— Они были у вас на лбу в последней сцене.

Ана кивнула. Она сосредоточилась на Викки. С Эриком будет покончено, так или иначе. Пусть катится куда подальше! И пусть больше никогда не пересекутся их пути.

Глава десятая

«Индейка и салат в холодильнике. Мисс Луиза оставила на столе факсы от редакторши журнала. Звонил сенатор Фаррелл, еще дважды звонила Моника Д’Арси (будет звонить вечером). До понедельника! Грациэлла».

Ана отодрала записку от кухонного буфета и покачала головой. Нужно поговорить с Грациэллой, чтобы она не приклеивала свои записки к чистым стеклам полированного буфета. Для этого вполне сгодится холодильник, подумала она и бросила бумажку в мусорную корзину. Индейка, брр… Если она опять откусит даже кусочек индейки, ее стошнит. А вот салат — это прекрасно.

Съемки закончились на час раньше. Гарри Дамон должен был появиться с минуты на минуту. Измученная после более чем пятидесяти дублей, Ана еле вытерпела, пока Молли отклеивала искусственные ресницы, быстро села в поджидавший ее студийный лимузин, мечтая о душе и легком домашнем обеде. Было так приятно облачиться в домашнюю одежду, собрать волосы в виде конского хвоста и смыть грим с лица. Если постараться, можно приготовить какой-нибудь обед до прихода Гарри Дамона.

Ана поняла, что страшно проголодалась. У нее заурчало в желудке, когда она увидела завернутый в целлофан лаваш и бананы.

«Лаваш с артишоковым маслом очень подходит к салату», — подумала она. Доставая салат, она нажала порезанным пальцем на ребро тарелки и поморщилась.

Пока еще Эрик мог причинять ей боль. Но это будет продолжаться недолго. Она и без того слишком много хлебнула за свою жизнь.

Ана снова подумала о предстоящей встрече с Гарри Дамоном. Надо ясно объяснить ему, что она не хочет, чтобы Эрика убили или искалечили. Его следует хорошенько проучить и убедить в том, что шантаж не принесет ему ничего, кроме крупных неприятностей. Сейчас она была сильнее его и могла доставить ему такие неприятности, каких он и представить себе не может.

Если он поймет это, он тихо слиняет. Ана была в этом уверена. Он был порочным и мстительным, но не дураком.

Открыв снова холодильник, Ана увидела на средней полке миску со спагетти, политым красным мясным соусом. К горлу ее подступила тошнота.

«Грациэлла же знает, что я ненавижу спагетти. Должно быть, она приготовила это для Луизы», — подумала Ана, захлопнув холодильник. Она прислонилась к холодной белой дверце и закрыла глаза, не зная как избавиться от возникшей в мозгу картины: разварившиеся спагетти — липкие, с кусочками мяса в красном соусе — летят с огромной скоростью по воздуху и падают, забрызгивая и пачкая все вокруг.

И она слышит грубый голос пьяного отца.

— Ты ничего не можешь сделать как следует, дрянная соплячка! Ишь, вырядилась, как на свадьбу! Никуда ты не пойдешь!

Это были последние слова, которые она слышала от него.

Воспоминания нахлынули и полностью завладели ею. Ана находилась теперь уже не в своей чистой, обставленной в западном стиле кухне с огромным каминным очагом, уставленной горшками с кактусами и геранью, разросшимися чуть ли не до потолка. Она увидела себя в закопченной, размером восемь на восемь футов, кухоньке своей юности, пол которой был покрыт зеленым линолеумом и всегда выглядел грязным, сколько бы она его ни мыла. В кухоньке была эмалированная плита с облупившимися ребрами и стоял шаткий деревянный стол, окруженный складными стульями. Ана как бы снова вернулась в Теннесси, в дом, из которого убежала ее мать, когда ей было всего десять лет, в дом, которым отец управлял с помощью бутылки и рычанья, и который ее бабушка тщетно пыталась превратить в подобие семейного очага.

Ана явственно видела все: выгоревшие желтые шторы, телевизор, который регулярно переносил ее в мир великолепных женщин и обольстительных мужчин, мир богатства и роскоши.

Потрепанный ковер в столовой был единственной вещью, которая осталась от матери. Казалось, в этом ветшающем пятикомнатном доме бал правил гнев и безверие.