Из зимы в лето

В глубине полутемного зала Евгений увидел уже знакомую семью. Их тоже встретили и проводили за соседний столик. «Ваша старая знакомая, — без вопросительных интонаций тихо произнес маг. — А с ней субъект, которого я бы не хотел встретить никогда в жизни…» «Этот еврей? — удивился Евгений. — Вы же, насколько я знаю, ленинградец, а он местный. Где могли пересекаться ваши пути? Он актер что ли?» «И еще какой! — сжал зубы Поляковский. — Из-за этих актеров рухнула такая замечательная страна, с таким светлым будущим, с такими надеждами всех наших соплеменников по всему свету… Он не еврей, Женя. Он — израильтянин. И не просто израильтянин, а так называемый левый интеллектуал. Именно они и распустили наших арабов, не дали нам, едва вступившим в израильское общество, но сразу почувствовавшим смертельную опасность, исходившую от «двоюродных братьев», принять активное участие в защите своей исторической родины. Они сделали все, чтобы отсечь нам путь в общество той страны, куда мы переселились… Его папаша был главным идеологом интеграции в израильское общество не алии из СССР, а арабов из Иордании, Сирии и прочих, претендующих на Эрец-Израэль и называющих себя палестинцами. Когда же выяснилось, что мы на стороне правых и что правые с нашей помощью набирают силу, эти еврейские большевики, начали просто стрелять в нас. И первыми побежали из страны, когда восстали их подопечные, взорвали все дорожные развязки, парализовав тем самым движение в стране, отравили источники водоснабжения, начали теракты, перешедшие в массовый погром по всем городам…»

Евгений едва слушал актера. Какого дьявола его вообще это касалось? Какие-то где-то там разборки. Ну, нет больше Израиля, мало ли малых стран и народов исчезли с карты мира в наш динамичный век? Умер Аким — и хер с ним! Проехали, как говорится, чего ворошить старое? Вернули тебя, Натан ты наш Поляковский, на истинную твою Родину, простили твое предательство, вот билет дали на турбоход «Родина», сиди и радуйся жизни. Тем более, что твои вожделенные израильтяне на своей, а не твоей, родине сразу сделали тебе глубокий клистир. Чтоб не забывал, чей ты народный артист! И чего ты после всего этого так волнуешься, дурак старый, вон козлиные губы дрожат, Мефисто ты наш доморощенный… А меня совсем другое беспокоит: Света не сводит глаз с нашего столика, но смотрит не на меня, своего бывшего оракула и возлюбленного, а на того же что-то все еще возбужденно толкующего мне знаменитого Поляковского.

3.

Наконец, она что-то шепнула своему изящному мужу, тот блеснул одновременно очками в тонкой оправе и приятной улыбкой, кивнул, благожелательно глядя на Натана. Девочка, напротив, таращилась почему-то только на Евгения. Света поднялась, красиво изогнувшись над стулом дочери. Евгений почувствовал знакомый жар в груди, как тогда, когда каждое ее новое движение вызывало его восхищение. Своей легкой полузабытой походкой она приблизилась к их столику и сказала неповторимо приятным голоском: «Вы не помните меня, Натан Маркович?» И — никакого внимания своему бывшему Жене, надо же!.. «Я всегда помню все, — важно ответил маг. Он поднялся, приложился губами к смуглой узкой ручке, вскочил, отодвинул стул и величественным жестом пригласил даму сесть с ними. — Мы как-то ехали с вами в одном купе из Ленинграда в Одессу, верно? Я был в отчаянии: все внимание вы уделяли моему спутнику и коллеге по Ленконцерту Муслиму Саидову. Это знаменитый такой певец, — начал он было пояснять Евгению, но осекся, внимательно взглянув на своих собеседников. — Вам Света рассказывала эту историю, Женя?»

«Откуда вы знаете?» — почти хором спросили бывшие возлюбленные. «Я — Натан Поляковский, — спокойно ответил он. — Этот Муслим, представляете, тут же в купе сделал Светочке предложение руки и сердца…» «А я чуть было не согласилась, — смущенно засмеялась Света, мило покраснев. — Но Жене, насколько я помню, я эту историю не рассказывала.» «Вам было не до того, верно? — тихо спросил Поляковский, кладя обе ладони на руки Жени и Светы под тревожным блеском очков с соседнего столика. Впрочем, у вас будет время для воспоминаний. А пока следует из вежливости пригласить вашего мужа и вашу дочь, так?»

Он поднялся, отошел к чужому столику, потом сделал жест официанту и вернулся обратно уже с Дани и Катей. Дмитрий Козлов настороженно вглядывался в классически мужественного Евгения, пока Катька возбужденно шепнула ему на иврите: «Спокойно, Дани, ты лучше… Самец какой-то, не более того… Я таких в классе даже не замечаю. Одна извилина и та ниже пояса. Но осторожно — бабам такие нравятся!» «К-катька!..» «Да брось ты, Дани! Ты же сам меня учил, что по твоему любимому Споуку у человека нет возраста, есть только возрастная ролевая функция. Вот я временно и перешла на другую роль, чтобы самец у тебя маму не увел. Савланут, хавер…» «Тихо ты, Поляковский знает иврит. Тут наш с тобой номер не пройдет…»