Из золотых полей

Лучшим примером этого являлся Хэрфилдс. Этот дом стал их домом. Он не был ни повторением дома ее родителей, ни копией волшебного заброшенного дома на площади Рассел — он был живым, меняющимся обиталищем семьи Ричардсон: Нэйтена, Гасси и Чесс.

По понятиям конца XIX века, в его комнатах оставалось слишком много свободного места. Стены, занавеси на окнах, мебель — все было выдержано в светлых тонах. Большая часть выцветших стенных гобеленов и мебельной обивки осталась нетронутой, портьеры были сшиты из гладкого, не украшенного никакими узорами шелка. Единственными украшениями комнат были хрустальные люстры и канделябры и серебряные или фарфоровые вазы, полные свежих цветов или фруктов. Гостиная, столовая, утренняя комната, казалось, были перенесены сюда в первозданном виде из более старинного дома. Но Чесс добавила к их убранству и кое-что свое. Поленья и растопка хранились в больших плетеных корзинах местного производства, установленных перед каминами. В букетах, стоящих в вазах, было множество диких цветов и трав. Картинка с сердечком, которую Гасси нарисовала цветным мелком в День святого Валентина, когда ей было четыре года, была оправлена в золоченую рамку и повешена на ту же узкую стену, что и рисунок Ван Дейка. Половину чиппендейловского пристенного столика занимали стереоскоп и набор слайдов. На спинке шератоновского дивана висела пестрая шотландская шаль Чесс, чтобы прикрывать ею плечи или колени от сквозняков, нередко гуляющих в этом углу комнаты. Солнечный свет, льющийся из окна на стоящий поблизости низкий ларь красного дерева времен королевы Анны, отражался в медной трубе граммофона, который располагался на его крышке. Возле каждого кресла и дивана имелась этажерка с последними номерами журналов, а на ближайших столиках и пуфиках были разложены маленькие стопки книг.

Расположенные на верхних этажах спальни выглядели еще более непритязательно. Старинные кровати с балдахинами на четырех колоннах были застланы лоскутными одеялами, а кроватные портьеры — сшиты из яркой хлопчатобумажной ткани в клетку, произведенной на ткацкой фабрике Ричардсона. Занавески на окнах были из простого миткаля.

В просторных, не заставленных мебелью комнатах было много света и воздуха, притом и то и другое было явно местного происхождения и не давало забыть, что за окном не Англия, а Северная Каролина.

Обедали в новом Хэрфилдсе не в середине дня, а как в Лондоне — вечером. К обеду всегда подавалось вино из обильных запасов, хранящихся в винном погребе. Однако блюд было всего четыре, и еда была простая, незатейливая, приготовленная из местных продуктов.

Между ленчем и обедом теперь было заведено пить чай с печеньем и горячими сдобными булочками, при этом Чесс неизменно пользовалась великолепным серебряным чайным сервизом работы известного лондонского серебряных дел мастера прошлого века. Но чай она всегда заваривала в обычном глиняном чайнике, произведенном в Сэнфорде, Северная Каролина, потому что каким бы красивым ни был серебряный чайник, он придает заварке металлический привкус.

На чайный поднос всегда ставился дополнительный кувшинчик: в нем было виски. Солдат добавлял его в свою чашку вместо сахара. Старик приходил на чай почти каждый день: на его слабеющее сердце благотворно действовал и сам чай, и та любовь, которая ждала его в семье Ричардсонов. Обыкновенно Гасси захватывала все его внимание и взамен щедро дарила ему свое.

Чесс не желала, чтобы в этот узкий семейный кружок, собирающийся за чаем, вторгались посторонние, поэтому стэндишских дам она теперь принимала только по утрам, передвинув ради этого завтрак на более позднее время. Недолгое общение с британской королевской семьей оставило у нее самые безрадостные воспоминания. Высокое положение обрекало этих людей на изоляцию, ограничивало их свободу. И теперь, вернувшись домой, Чесс твердо решила расстаться с ролью важной владетельной госпожи, которую она играла прежде. Ее самолюбию не хватало почтительного заискивания, к которому она привыкла, и от сознания этого ей было стыдно. Однако вскоре она обнаружила, что среди собирающихся у нее за завтраком гостей есть немало умных, интересных женщин, которые охотно и даже с радостью стали бы ее подругами, при условии, что она будет обращаться с ними как с равными. Она стала менее одинокой, а ведь раньше она даже не осознавала своего одиночества или, во всяком случае, не признавалась себе, что оно ее тяготит. В ее жизни прибавилось человеческого тепла, и с каждым днем его становилось все больше.