Из золотых полей

В глубине души Чесс была рада, что попала в компанию Берти, а не в окружение его чопорной матери. И — коли уж на то пошло — не в мирок этих новоприезжих. Однако она делала все, чтобы они чувствовали себя в Стэндише как дома. Она была благодарна всем англичанам, которые доброжелательно отнеслись в Лондоне к Нэйтену и к ней. И теперь она знакомила приезжих с их соседями, устраивала вечеринки, чтобы они могли лучше узнать друг друга, и уговаривала хозяина бакалейной лавки, в которой она делала покупки, добавить к своему обычному ассортименту импортируемые из Англии сорта чая, виды варенья и печенья в жестянках. Чесс помнила, что, угощаясь знаменитыми завтраками Эскофье в Савое, она скучала по американскому бекону. А когда она познакомилась в Лондоне с Джимми Уистером, самой горькой из его жалоб на долю американца, оторванного от родины, было то, что ему ужасно не хватает маисовых булочек, которые печет его мать. Никакие парижские рогалики не могли занять их места в его сердце. Да, по всей видимости, корни ностальгии следует искать в желудке.

В апреле на торжественной церемонии начала рытья котлована для новой фабрики рядом со звездно-полосатым флагом Америки реял британский флаг, а оркестр сыграл не только «Звездное знамя», но и «Правь, Британия». После окончания официального празднования Нэйт и Чесс отпраздновали свой успех еще раз, дома. Они откупорили бутылку шампанского и выпили ее, по очереди читая вслух донесения от своих шпионов, действующих в нью-йоркском и дерхэмском отделениях «Америкэн табэко компани». Шпионы сообщали, что Бак Дьюк ошеломлен… взбешен… вне себя от ярости… Он не верил, что Нэйт может победить.

Но Нэйт победил.

Затем началась кропотливая работа по выполнению всех деталей соглашения об англо-американском коммерческом альянсе, и вскоре Чесс и Гасси заметили, что в семейном кругу Нэйт начал все чаще и чаще раздражаться и выходить из себя.

— Мне до смерти осточертело, что для решения любого, самого пустякового вопроса мне приходится устраивать по восемь заседаний комитета! — вдруг заорал он как-то вечером, когда семья сидела за обедом.

Гасси подняла глаза от своей тарелки.

— Папочка, а почему ты не можешь просто взять и сказать им всем, что делать? Ведь ты же босс?

Нэйт посмотрел на Чесс и расхохотался.

— «И малое дитя будет водить их», — процитировал он пророка Исайю[53].

— Я не малое дитя, — возмутилась Гасси.

— Ну, тогда ты царь Соломон, — уступил ее отец. — Я завтра же последую твоему мудрому совету и снесу несколько голов. Это лучше, чем разрубать надвое младенцев. Да и полезнее.

Ожидая разъяснений, Гасси посмотрела на мать, но Чесс так хохотала, что не могла вымолвить ни слова.

* * *

Несколько недель спустя она напомнила мужу этот эпизод, но на этот раз ей было не до смеха: в ней все клокотало от ярости.

Поначалу она была спокойна. То, что сообщил ей Нэйтен, отнюдь не было для нее новостью.

— Чесс, мне надо сказать тебе кое-что такое, что я готов был бы отрезать себе язык, лишь бы не говорить тебе этого: ребенок Лили — мой. Я его отец. О, Господи, Чесс, как я себя ненавижу!

— Нэйтен, я отвечу тебе точно так же, как ответила Лили, когда она явилась ко мне и, раздуваясь от важности, объявила эту новость. Нет никакого способа узнать наверняка, кто отец: ты или Гидеон, и для всех будет лучше считать, что это ребенок Гидеона.

— Она приходила сюда? И говорила об этом с тобой? О Господи Иисусе, я жалею, что так случилось.

Голос Чесс зазвучал резче.

— Перестань, Нэйтен. Кого ты и впрямь жалеешь, так это себя. Мне тоже тебя жаль, но я не желаю, чтобы ты приходил ко мне с проблемами, которые создал для себя сам.

Ты не можешь выбросить Лили из своей жизни. Я это знаю, и она это знает, и ни на минуту не дает мне об этом забыть. Думаешь, мне приятно каждое воскресенье высиживать эти кошмарные обеды у твоей матери? Лили так самодовольно ухмыляется, глядя на меня, и так беззастенчиво подольщается к твоей матери, что меня просто тошнит.

Но сверх этого я уже ничего не стану терпеть. Я не собираюсь выслушивать ни твои жалобы на жизнь, ни твои извинения.

Нэйт сжал голову руками и застонал.

— Теперь все стало еще хуже. Из-за ребенка.

— К черту ребенка, и давай раз и навсегда прекратим этот разговор.

Она встала; если она сейчас же не уйдет, то, пожалуй, не сможет сдержаться и ударит его.

— Но, Чесс, ведь этот ребенок — мальчик.

Чесс резко повернулась к нему, и, понизив голос, четко выговаривая слова, произнесла:

— Что… ты… хочешь… этим… сказать?

Чесс поднял на нее взгляд. Глаза у него были красные, воспаленные.

— Чесс, каждому мужчине хочется иметь сына. Наследника, который будет носить его имя и продолжит его дело.

Тут Чесс не выдержала и в бешенстве закричала: