Изабель

— Только у меня, признаться, есть опасения… но не злоупотребляю ли я вашим доверием?

— Сударыня, поверьте, моя добрая воля и желание быть вам полезным неистощимы.

— Хорошо, я скажу; я не сомневаюсь, что Казимир сможет достаточно успешно и довольно скоро завершить свою работу, но опасаюсь, как бы из-за желания направить ребенка на стезю истории… желания несколько преждевременного… как бы аббат несколько не упустил общее образование, например арифметику или астрономию…

— А что думает по этому поводу господин Флош? — спросил я в полной растерянности.

— О! Господин Флош соглашается со всем, что делает и говорит аббат.

— А родители?

— Они доверили ребенка нам, — ответила она после легкого замешательства, а затем, остановившись, продолжала: — В порядке любезности, дорогой господин Лаказ, я бы просила вас побеседовать с Казимиром, чтобы самому во всем разобраться, но так, чтобы это не выглядело слишком прямолинейно… и ни в коем случае не в присутствии господина аббата, которого это может несколько расстроить. Уверена, что вы смогли бы таким путем…

— Весьма охотно, сударыня. Мне, конечно же, будет нетрудно найти повод для прогулки с вашим племянником. Он покажет мне какие-нибудь укромные уголки в парке…

— Он кажется немного застенчивым с людьми, которых еще не знает, но по своей натуре он доверчив.

— Я не сомневаюсь, что мы быстро подружимся.

Несколько позже полдник снова свел всех нас вместе.

— Казимир, — обратилась г-жа Флош к мальчику, — показал бы ты господину Лаказу карьер, уверена, что ему это будет интересно, — и, приблизившись затем ко мне, добавила: — поспешите, пока не спустился аббат, иначе он захочет пойти вместе с вами.

Мы тотчас вышли в парк; мальчик, ковыляя, показывал мне дорогу.

— У тебя сейчас перерыв в занятиях? — начал я.

Он ничего не ответил. Я продолжал:

— Вы не занимаетесь после полдника?

— Нет, занимаемся, но сегодня мне нечего переписывать.

— Интересно, что же вы переписываете?

— Диссертацию.

— Ах вот как!..

Задав наугад несколько вопросов, я наконец понял, что «диссертацией» был труд аббата; он заставил мальчика, у которого был правильный почерк, переписать ее начисто и сделать еще несколько копий. Таким образом, ежедневно заполняя несколько страничек четырех толстых тетрадей в картонных переплетах, он делал четыре копии. Впрочем, Казимир уверил меня, что ему очень нравится «копировать».

— Но почему четыре раза?

— Потому что я с трудом запоминаю.

— Вы понимаете то, что вы переписываете?

— Иногда. А иногда аббат мне объясняет или говорит, что пойму, когда подрасту.

Аббат просто сделал из своего ученика секретаря-переписчика. Это так-то представлял он себе свой долг? Сердце у меня сжалось, и решил незамедлительно переговорить с ним на эту драматическую тему. Возмущенный, я машинально ускорил шаги, прежде чем заметил, что Казимир с трудом успевает за мной, весь обливаясь потом. Я пошел медленнее, подал ему руку, он взял ее и заковылял рядом со мной.

— Диссертация — это все, чем вы занимаетесь?

— Ну, нет! — тут же ответил он; однако, продолжая задавать ему вопросы, я понял, что все остальное ограничивалось очень малым; мое удивление очень задело его.

— Я много читаю, — добавил он так, как сказал бы нищий: «У меня есть еще и другая одежда!»

— А что вы любите читать?

— Про великие путешествия, — ответил он, бросив на меня взгляд, в котором настороженность уже уступала место доверию. — Вы знаете? Аббат был в Китае… — в его голосе сквозило безграничное восхищение, преклонение перед своим учителем.

Мы дошли до того места парка, которое г-жа Флош называла «карьером»; это была своего рода пещера на склоне холма, скрытая густым кустарником. Мы присели на обломок скалы, еще теплый, хотя солнце уже садилось. Парк кончился в этом месте, но ограды не было; слева от нас круто спускалась дорога с невысоким барьером, а в обе стороны от нее тянулся довольно обрывистый скат, служивший естественной границей.

— А вы, Казимир, — спросил я, — вы уже путешествовали?

Он не ответил, опустил голову… Ложбина внизу под нами заполнилась тенью, солнце коснулось края холма, скрывавшего от нас перспективу. Испещренный кроличьими норками известняковый пригорок, увенчанный рощицей каштанов и дубов, и само это несколько романтичное местечко нарушали гладкое однообразие окружающей местности.

— Смотрите-ка, кролики, — вскрикнул вдруг Казимир и немного погодя добавил, показывая пальцем на рощу: — Я был там однажды с господином аббатом.

На обратном пути мы прошли мимо пруда, затянутого тиной. Я пообещал Казимиру наладить удочку и поучить его ловить лягушек.

Этот первый мой вечер, завершившийся к девяти часам, нисколько не отличался ни от последующих, ни от тех, которые ему предшествовали, так как моим хозяевам хватило здравого смысла не особенно усердствовать из-за меня. После ужина мы перешли в гостиную, где Грасьен, пока мы были за столом, развел огонь. Большая лампа, стоявшая на углу инкрустированного стола, одновременно освещала противоположный край стола, где барон с аббатом играли в кости, и круглый столик, где дамы оживленно играли в карты.