Изабелла Баварская

— Очень вам благодарен, ваша светлость, но теперь, когда мне известно, что все готово и что дело только за мной, могу ли я задержаться хоть бы на час, на минуту, на одну секунду? Могу ли нежиться в постели или рассиживать за столом? Я должен ехать самой прямой, самой короткой дорогой: я жажду воздуха, простора, движения! Прощайте же, ваша светлость, уношу с собой ваше слово!

— Готов его повторить.

— Требовать от вас этого — значит усомниться в уже данном. Итак, спасибо.

Пьер де Краон повязал вокруг пояса портупею своей шпаги, подтянул голенища серых кожаных сапог, подбитых красным плюшем, и, в последний раз простившись с герцогом, ловко вскочил в седло.

Ехал он столь быстро, что на седьмой день после отъезда из замка герцога Бретонского, к вечеру, был уже возле Парижа. Он дождался, когда совсем стемнеет, чтобы въехать в город, и проник к себе в дом так же бесшумно и незаметно, как до него проникали туда посланные им люди. Спешившись, он позвал привратника и велел никого не впускать к себе в комнату, пригрозив за ослушание выколоть ему глаза. Привратник передал то же приказание смотрителю и запер на замок свою жену, детей и служанку. «И хорошо сделал, — простодушно замечает Фруассар, — ибо ежели жена и дети расхаживали бы по улицам, то о прибытии де Краона скоро стало бы известно: ведь женщинам и детям по самой их природе нелегко скрывать то, что они увидели, и то, что желают сохранить в тайне».

Приняв эти меры предосторожности, де Краон отобрал среди своих людей самых смышленых, приказав смотрителю запомнить их в лицо, чтобы они свободно могли выходить из дома и возвращаться обратно. Им было поручено следовать за коннетаблем по пятам и сообщать обо всем, что он делает. Поэтому каждый вечер Пьер де Краон знал, где коннетабль был днем и куда может отправиться ночью. Так продолжалось с 14 мая до 18 июня, и за все это время ни одного удобного случая отомстить не представилось.

Восемнадцатого июня, в день праздника Тела Господня, король Франции устроил большой прием в своем дворце Сен-Поль, и все знатные особы, находившиеся в Париже, были приглашены к обеду, на котором присутствовали королева Изабелла и герцогиня Туренская. После обеда для развлечения дам молодыми рыцарями и оруженосцами в дворцовой ограде был устроен турнир, и Гильом Фландрский, граф Намюрский, вышел победителем и получил награду из рук королевы и герцогини Валентины. Обычно в такие праздники танцы затягивались далеко за полночь. В это позднее время каждый уже мечтал поскорее вернуться к себе домой, и почти все выходили из дворца без провожатых. Оливье де Клиссон оставался одним из последних и, попрощавшись с королем, пошел от него через покои герцога Туренского. Увидя, что тот одевается, вместо того чтобы раздеваться, причем одевается весьма тщательно, коннетабль, улыбаясь, спросил у него, не идет ли он ночевать к Пулену. Пулен был казначеем герцога Туренского, и часто герцог, под предлогом проверки своих денежных счетов, покидал вечерами дворец Сен-Поль, из которого ночью не мог бы выйти, ибо королевская резиденция бдительно охранялась стражей, и отправлялся к своему казначею, а уже от него шел куда заблагорассудится. Герцог понял намек коннетабля и, положив руку ему на плечо, ответил, смеясь:

— Коннетабль, пока еще мне неведомо, где я буду ночевать, далеко или близко. Возможно, останусь во дворце. А вы уходите, вам пора.

— Дай вам Бог доброй ночи, ваше высочество, — ответил коннетабль.

— Спасибо, спасибо. Уж тут-то я Его вниманием не обойден, — пошутил герцог, — я даже весьма склонен думать, что мои ночи заботят Его больше, нежели мои дни. Прощайте, Клиссон!

Коннетабль понял, что, оставаясь долее, он стеснил бы герцога; он поклонился и направился к своим людям, которые ожидали его с лошадьми у дворцовой площади. Там было восемь человек да еще двое слуг, несших факелы.

После того как коннетабль сел на лошадь, слуги зажгли огонь и, опережая его на несколько шагов, направились по улице Сент-Катрин. Остальные шли позади, кроме одного оруженосца; де Клиссон подозвал его к себе, чтобы распорядиться насчет обеда, который он со всей роскошью собирался дать на другой день герцогу Туренскому, де Куси, Жану Венскому и еще нескольким приглашенным.

В это время мимо слуг, несших горящие факелы, прошли двое неизвестных и погасили их светильники. Де Клиссон тотчас остановился и, подумав, что это шутка герцога Туренского, который, должно быть, догнал его, весело воскликнул:

— Нехорошо, нехорошо, ваше высочество! Но вас я прощаю: вы человек молодой, вам бы только шутить и забавляться!..

С этими словами он оглянулся назад и увидел множество всадников: они смешались с его людьми, а двое находились всего в нескольких шагах от него самого. У де Клиссона мелькнула мысль об опасности, и, остановившись, он воскликнул:

— Вы кто такие? Что это значит?

— Смерть! Смерть де Клиссону! — ответил человек, стоявший к нему всех ближе, обнажая свою шпагу.

— Смерть де Клиссону?! — вскричал коннетабль. — Да кто ты такой, что позволяешь себе подобную дерзость?