Изабелла Баварская

— Знамя вперед! Именем Бога и святого Георгия, вперед! Так должен вести себя настоящий рыцарь.

Де Куси, озабоченный таким поворотом дела, сказал, обращаясь к Жану Венскому, державшему в руках знамя армии с изображением Божьей Матери:

— Как же теперь быть?

— А так, — отвечал со смехом де Ла Тремуй, — пусть старики плетутся позади, а молодых не удерживайте!

— Мессир де Ла Тремуй, — спокойно возразил де Куси, — мы сейчас в деле увидим, кто останется позади, а кто будет впереди. Постарайтесь только, чтобы голова вашей лошади не отрывалась от хвоста моего коня. Но я обращаюсь не к вам, меня интересует мнение мессира Жана Венского, — я еще раз спрашиваю, что он думает предпринять.

— Сейчас, — сказал Жан Венский, — бесполезно взывать к разуму, верх одерживает безрассудство. Нет сомнения, нам следовало бы дождаться короля Венгерского или, по крайности, — тех трехсот наших бойцов, которых я нынче послал за фуражом. Но раз уж графу д’Э угодно выступить, мы должны последовать за ним и биться из последних сил. А впрочем, взгляните-ка: теперь поздно отступать!

И впрямь, справа и слева от лагеря взметнулось облако пыли, которое время от времени, словно вспышка молнии, прорезывал блеск оружия. Это два крыла армии Баязета, смяв заслон христиан, отходили назад, чтобы задушить их потом в своем кольце. Те из христиан, у кого за плечами был хоть какой-то боевой опыт, поняли, что сегодня они проиграли. Однако мессир Жан Венский не повернул вспять, а, напротив, крикнув «Вперед!», первым пришпорил коня. Тотчас же, повторив этот клич, рыцари, осененные знаменем Божьей Матери, ринулись на врага, и странно было видеть, как семь тысяч человек атаковали сто восемьдесят тысяч.

Они неслись, но турецкий авангард внезапно отхлынул, оставив за собой косо насаженные острые копья, и лошади рыцарей, мчавшиеся во весь опор, грудью напарывались на них. Этот оборонительный заслон, должно быть, соорудила пехота, бывшая в распоряжении короля Венгерского. Несколько всадников спрыгнули с лошадей и попытались, несмотря на град сыпавшихся на них стрел, ударами копий снести эту изгородь. Вскоре образовалась брешь, через которую смогли пройти фронтом двадцать человек. Этого было более чем достаточно: вся армия крестоносцев устремилась в этот довольно широкий проем и атаковала неприятельскую армию. Они насквозь прорезали турецкую пехоту, а затем повернули назад, топча тех, кто попадался на пути, копытами своих лошадей. Но тут слева и справа раздались звуки труб и цимбал — на крестоносцев двинулись два крыла турецкой армии, в это же время в бой вступила кавалерия из восьми тысяч человек, которая, по расчетам Баязета, должна была стать в авангарде. Христиане, завидев это сверкавшее золотом и облеченное высшим доверием войско, решили, что среди них должен быть султан; их вновь охватил боевой задор, и они, выстроившись для атаки, с пылом, не меньшим, чем только что на пехоту, обрушились на это войско. И оно, так же как и первое, не устояло под натиском французов и, несмотря на численное превосходство, обратилось в бегство, рассыпавшись по полю, как стадо овец, на которое напали волки.

Преследуя их, французы очутились вдруг перед рядами основного воинства, где находился сам султан. И тут им был дан настоящий отпор. Однако рыцари, надежно защищенные доспехами, проникли в эту плотную массу так же свободно, как тонкий клинок входит в мягкую древесину; но так же, как клинок, оказались плененными и стиснутыми с обеих сторон. Тогда-то они и поняли, что допустили ошибку, не дождавшись короля Венгерского и его шестидесяти тысяч человек; армия христиан представляла собой в этот момент крупицу в скопище неверных, которыми, казалось, владела одна мысль: сдавить эту горстку отважно ринувшихся на них людей и задушить в своем кольце.