Изабелла Баварская

Коннетабль, совершивший ошибку, отдал бы сейчас жизнь, чтобы исправить ее, да только одного его мужества было мало; он был окружен со всех сторон, но смело глядел в лицо врагу. Сломав свое копье и меч коннетабля, он отстегнул от седла один из огромных мечей с двойной рукояткой — сегодня нам кажется, будто их ковало для себя некое племя гигантов, — и, размахнувшись, стал наносить удары, и все, кого касалось страшное лезвие, падали, словно подкошенные. Маршал де Бусико тоже бросился в самую гущу врага; словно косилка в поле, прокладывая себе дорогу и не заботясь о том, подымались ли за ним новые полчища, он продвигался вперед, производя вокруг себя страшное опустошение. Де Куси устремился навстречу неверным, вооруженным дубинками, они орудовали ими не хуже, чем дровосек топором, но де Куси надежно защищали доспехи, и на удар, причинявший ему легкую боль, он отвечал ударом, оставлявшим смертельную рану. Оба де Ла Тремуя шли бок о бок, и сын отражал удары, сыпавшиеся на отца, а отец — на сына; у сына ранило лошадь, и в то время, как он пытался высвободить ногу из стремени, отец загораживал его своим щитом; подобно разъяренной львице, защищающей своих детенышей, он отсекал руки, тянувшиеся к его сыну и пытавшиеся схватить его; а сын, высвободившись наконец из-под коня, стал колоть мечом лошадей, и прежде чем упавший всадник успевал встать, отец приканчивал его. Жак де Хелли, промчавшись кровавой дорогой битвы, очутился по ту сторону вражеского крыла. Он мог бы вверить жизнь своему стремительному Тадмору и бежать за Дунай, оставив врага позади; но когда он поднял голову и увидел среди врагов немногих уцелевших своих товарищей, привставших на стременах и возвышавшихся над неверными, как редкие колосья пшеницы в поле ржи, он бросился назад, туда, где шел бой. Ловко орудуя мечом, он вскоре оказался рядом с графом Неверским; его лошадь убили, но, исполняя свой долг главнокомандующего, граф подавал всем пример — вокруг него лежала гора мертвых тел. Завидев де Хелли, граф, вместо того чтобы попросить о помощи, крикнул:

— Как французское знамя? Надеюсь, оно вздымается все так же гордо?

— Да, — отвечал Жак, — оно все так же гордо реет на ветру, и вы сами убедитесь в этом, ваше сиятельство.

Он спрыгнул на землю и предложил графу своего Тадмора. Тот отказывался, но де Хелли сказал:

— Ваше сиятельство, вы наш глава, ваша смерть будет означать смерть армии, и от имени всей армии я прошу вас сесть на коня.

Граф Неверский уступил просьбе, и как только он вдел ногу в стремя, он тотчас же увидел Жана Венского; тот дрался так, как только может драться человек. Граф Неверский и де Хелли немедленно пришли ему на помощь, доспехи на нем были повреждены, из глубоких ран струилась кровь, с ним было не больше десяти рыцарей. Уже в пятый раз менял он лошадь, и пять раз его считали мертвым; знамя падало у него из рук; но он вновь и вновь поднимался, поддерживаемый товарищами, и громкие крики приветствовали повергнутое и вновь взмывавшее знамя единоверцев.

— Ваше сиятельство, — сказал он, завидев графа Неверского, — настал наш последний час. Нам суждено умереть; но лучше умереть в муках, чем жить богоотступником. Да спасет вас Бог, с нами Иоанн Креститель и Божья Матерь, вперед!

И он бросился в самую гущу неверных и упал в шестой раз, теперь уж навсегда.

Так была проиграна битва, так погибли французские рыцари. Венгры, даже не начав боя, тут же обратились в бегство, однако предательство не спасло их. Турки были быстрее и, настигнув их, учинили дикую расправу. Из шестидесяти тысяч человек, которыми командовал король, уцелело только семеро, и он среди них. Ему повезло: вместе с властителем Родоса Филибером де Найаком им удалось спастись на венецианском судне, которым командовал Томас Муниго и которое доставило Филибера де Найака на Родос, а Сигизмунда — в Далмацию.