Изабелла Баварская

Перине оставил без внимания показавшееся ему невразумительным астрономическо-геометрическое объяснение молодого докладчика Государственного совета; его взгляд приковывало лишь то место в пространстве, которое находилось чуть левее колокольни Сорбонны, — то место, где дышала Шарлотта. Остальное его не занимало, в этой же точке для него был сосредоточен целый мир.

Он жестом поблагодарил Ювенала; тот важно удалился, преисполненный гордости: ведь он представил своему молодому соотечественнику доказательство истинной учености, упрекнуть же этого беспристрастного и сурового историка можно было лишь в том, как он ею пользовался; да еще в желании довести до сведения слушателя, что он, Ювенал, происходил из рода Юрсенов[22].

Перине стоял, прислонившись спиной к дереву, его глаза были устремлены на ту часть Парижа, где высился Университет, но он не замечал его, и вскоре, словно и впрямь пропоров пространство, его взгляд вперился в Труа, мысленным взором Перине проник в замок, в опочивальню Шарлотты, и комната выступила перед ним как декорация в театре, которую видит лишь один зритель. Он живо представил себе цвет обивки, мебель и среди всего этого — молоденькую грациозную блондинку, свободную в данную минуту от забот о своей королеве; от белых одежд исходит оживляющий темную комнату свет — так носят в себе и излучают свет ангелы Мартин и Данби, и эти лучи освещают мрак, который они прорезывают и в котором еще не блеснул луч солнца.

Собрав все свои душевные силы, Перине сосредоточился на этом видении, и оно стало для него реальностью: если бы его воображению предстала сейчас Шарлотта — не спокойная и задумчивая, а другая, подвергающаяся опасности, он протянул бы ей руки и бросился бы к ней, словно их разделял всего один шаг.

Перине был так поглощен мыслями о любимой — уверяют, что в такие моменты человек теряет ощущение реальности и живет как бы в двух разных мирах, — что не услышал шума, который производил двигавшийся по улице Паон отряд всадников, и не заметил, как тот оказался всего в нескольких шагах от вверенного Перине участка.

Командующий этим ночным походом сделал знак отряду остановиться, а сам взобрался на крепостной вал. Поискав глазами часового, он заметил Перине — тот, весь во власти своей грезы, стоял не шелохнувшись, ничего не замечая вокруг.

Командир отряда приблизился к этой неподвижной фигуре и поддел на кончик меча фетровую шапочку, прикрывавшую голову Леклерка.

Видение исчезло так же мгновенно, как рушится и проваливается сквозь землю воздушный замок. В Перине словно молния ударила, он схватился за копье и инстинктивным движением отстранил меч.

— Ко мне, ребята! — крикнул он.

— Ты, верно, еще не совсем проснулся, молодой человек, и грезишь наяву, — сказал коннетабль и мечом переломил надвое, словно тростинку, копье с наконечником, которое Леклерк выставил вперед и которое, падая, воткнулось в землю.

Леклерк узнал голос правителя Парижа, выронил оставшийся у него в руках обломок и, скрестив на груди руки, стал ждать заслуженного наказания.

— Так-то вы, господа буржуа, защищаете свой город, — продолжал граф Арманьякский. — И это называется исполнять свой долг! Эй, молодцы, — обратился он к своим людям, и те тотчас же сделали движение по направлению к нему. — Есть три добровольца?

Из рядов вышли три человека.

— Один из вас остается здесь нести службу за этого чудака, — сказал граф.

Один солдат соскочил с лошади, бросил поводья на руки товарищу и занял место Леклерка в тени ворот Сен-Жермен.

— А вы, — обратился коннетабль к двум другим солдатам, ожидавшим его приказа, — спешьтесь и отмерьте нерадивому дозорному двадцать пять ударов ножнами ваших мечей.

— Ваше сиятельство, — холодно произнес Леклерк, — это наказание для солдата, а я не солдат.

— Делайте, как я сказал, — проговорил коннетабль, вдевая ногу в стремя.

Леклерк подошел к нему, намереваясь его задержать:

— Подумайте, ваше сиятельство.

— Итак, двадцать пять: ни больше, ни меньше, — повторил коннетабль и вскочил в седло.

— Ваше сиятельство, — сказал Леклерк, хватаясь за поводья, — это наказание для слуг и вассалов, а я не тот и не другой. Я свободный человек, свободный гражданин города Парижа. Прикажите две недели, месяц тюрьмы, — я повинуюсь.

— Не хватало еще, чтобы эти негодяи сами выбирали себе наказание! Прочь с дороги!

Коннетабль дал шпоры коню, и конь рванулся вперед. Железной перчаткой коннетабль ударил по обнаженной голове Леклерка, и тот распростерся у ног солдат, которым предстояло исполнить полученный приказ.

Солдаты с удовольствием исполняли такие приказы, когда жертвой был буржуа. Горожане и солдаты ненавидели друг друга, и случавшееся время от времени перемирие не могло потушить взаимной неприязни; нередко бывало, что по вечерам где-нибудь на пустынной улице встречались школяр и солдат: тогда один хватался за дубинку, а другой — за меч. Мы вынуждены признать, что Перине Леклерк отнюдь не принадлежал к числу тех, кто в подобных случаях уступал дорогу, лишь бы избежать потасовки.