Изба и хоромы

…В бедственном барщинном положении предки наши находились около пятнадцати лет, до самого раздела наследников богатого откупщика. Следовательно, это было до тысяча восьмисотого, потому что в 1790-м молодой владелец-полковник… объявил… что отныне впредь крестьяне нашей родины (1250 душ) освобождаются от фабричной работы, и владеть им всею пахотною землей, сенокосными лугами и дровяным лесом, а за то все вносить годичный оброк 15 000 рублей ассигнациями. Казенного сбора платили полтора рублей с души. Господский налог по тогдашнему времени показался довольно тягостным; притом и пахотной земли пришлось меньше, чем десятина на душу, только и есть, что скот попасти, а посевы-то хлебные и не затевай ‹…›

В ту пору наехал к нам на село муж одной из наследниц покойного помещика, военный генерал А. с супругой. Приняли их, как следует, а они собрали сходку, и барин держал речь:

– Надо нам, ребята, впредь быть исправнее. Пора переговорить с вами. Например, со всего села получается нами оброку в год только двадцать тысяч. Покойный батюшка, отец жены, много лет давал вам льготу, да и мы после него продолжали поблажать вам два года: ожидали, что вы будете признательны и сами увеличите платеж по теперешним ценам…

… Мы не хотим увеличивать оброк, а вот что сделаем. Соберите нам единовременно двести тысяч рублей, мы же в течение десяти лет не будем ничего с вас требовать…

Тут ему загалдели:

…Мы не хлебопашцы. Земли у нас на тысячу триста душ тысяча сто тридцать десятин. Питаемся промыслом, платим оброк бездоимочно. Чего еще!

Услышав такой решительный отказ, барин, должно быть подумав, «что мне с этими дураками толковать», посмотрел на нас, опять улыбнулся… и сейчас уехал в Ярославль.

У нас было отлегло, но не долго порадовались… Вся вотчина была заложена в Опекунский совет, а получено денег за тысячу триста ревизских душ по двести пятьдесят рублей за душу, всего триста двадцать пять тысяч рублей ассигнациями, на двадцать пять лет. Через два месяца вновь собрали сходку, и тогда уже без околичности прочитан господский приказ:…

«По случаю займа в Опекунском совете трехсот двадцати пяти тысяч на двадцать пять лет, процентов и погашения долга требуется около тридцати тысяч в год, которые поставляется в непременную обязанность вотчинного правления ежегодно собирать с крестьян, кроме прежнего оброка в двадцать тысяч; и весь годичный сбор в пятьдесят тысяч разложить по усмотрению нарочно выбранных людей, с тем, чтобы недоимок ни за кем не числилось, в противном случае под ответственностью бурмистра неплательщики будут, молодые – без очереди сданы в солдаты, а негодные на службу – отосланы на работу в сибирские железные заводы» (83; 108–134).

Таково-то обходились крепостным добродушные улыбки бар.

А бывало и так, что обходились без улыбок.

«Вышло, что нам еще ничего.

Был у нас не очень дальний сосед, Иван Иванович**… Жил он постоянно в деревне, деньги с крестьян брал без счета и без определенной меры: как потребует – неси, не то порка.

Так этот пожилой уже барин своих крепостных обирал да порол за дело и без дела, пока те наконец взбеленились и полезли на стену…

Это еще человек не злой, а только баловень, беспечный ветрогон и дрянной хозяин. Другой сосед иного цвету, Лев Петрович, древнего боярского рода, владелец трехсот душ и многих отхожих лесных дач ‹…›

Лев Петрович… допекал своих крестьян по хозяйству. Экономическая запашка его была не так-то велика и мужикам не лиха беда ее обработать, но он изнурял их другими тягостями: рубкой в лесных дачах дров и отправкой с лишком за двадцать верст в город; побором деньгами и льном; каждой бабе определил зимой – спрясть столько-то талек, летом – выткать и выбелить столько-то аршин полотна, набрать столько-то фунтов грибов и вишен; каждой семье – принести столько-то яиц и масла. Сверх того, ни одна свадьба не могла состояться без разрешения Льва Петровича, за которое – особая подать деньгами, льном и домашним холстом. И такой он был мастер своего дела, что увидит у крестьян удачный всход льна, заметит себе, а когда продадут – у всех поодиночке отберет полученную выручку, под предлогом, что «на сохранение», приговаривая: «Ты, дурак, пропьешь, а у меня целы будут». Иной ломается, выставляет нужду – лошаденку купить или что-нибудь для домашнего обихода: «Потеряешь деньги, каналья, – говорит Лев Петрович, – а понадобится лошадь – я дам». Или просто скажет: «Болван! Видно захотелось березовой каши».

Ну, словом, крестьяне дошли до того, что уже не радели о своем домашнем хозяйстве, «потому что все равно – Лев Петрович узнает и себе возьмет» (83; 135–137).