Избави нас от зла

Раввин наклонился над ним, потом достал из-под мантии полоску пергамента с написанными по-еврейски словами шем хамифораш, что означало тайное имя Бога. Он вставил полоску в открытый рот голема, и глиняная фигура скорчилась, изогнулась, а затем стала шевелиться все медленнее, испаряя влагу, и вовсе замерла, когда глина стала твердой как камень. Раввин повернулся к костям и коже, рассыпавшимся в прах возле голема, и закопал эту пыль глубоко в грязь. Затем он выбрался из карьера и пошел обратно в Прагу с книгой и букетом цветов в руках. Вернувшись в гетто, он приказал четверым своим ученикам доставить голем в синагогу и отнести на чердак. Никто не видел их за этой работой, и, как только голем был надежно спрятан под молитвенными платками и книгами, раввин приказал заколотить дверь досками. Затем он наложил строжайший запрет: никто не смел входить, ибо чердак объявлялся отныне равнозначным храму, хранящему в себе таинства Бога.

— И как водится, — перебил Пашу лорд Рочестер с подчеркнутой медлительностью и ленивой улыбкой на лице, — кто-то не подчинился? Племя смертных только для того и существует, чтобы нарушать такие запреты.

— Возможно, и так, — согласился Паша, — но раввин не был дураком. Он волновался, потому что голем был спрятан не слишком надежно. Однако он понимал, что, даже безжизненное, это глиняное подобие человека может внушать достаточно сильный страх. Таким образом, единственную опасность при обнаружении места хранения представляло возможное возмущение христиан. Именно это опасение стало причиной ходатайства раввина перед императором об аудиенции. Во время состоявшейся тайной беседы он раскрыл ему правду о големе, и император Рудольф, запуганный предсказаниями дьявольской магии и неизбежностью войны, поверил рассказу раввина. Он дал евреям Праги гарантию своей личной защиты, а потом потребовал, чтобы ему показали голем. Несмотря на все усилия раввина отговорить его, император настоял на своем. В тот же вечер, изменив внешность, Рудольф прибыл в синагогу, поднялся по лестнице и приказал открыть дверь на чердак. Он вошел внутрь и долго вглядывался в лицо голема. Покинув чердак, он приказал забить дверь досками еще крепче, чем прежде, не добавив больше ни слова. С того момента императора редко видели на людях. Поговаривали, что меланхолия иссушила все его чувства, что он впал в буйное помешательство и умер. Раввин, до которого доходили подобные слухи, время от времени поднимал взгляд на единственное чердачное окно синагоги и молился глубоко в сердце своем, прося Господа укрепить его веру в то, что содеянное им было во благо. Иногда же, когда он сидел у себя в кабинете, его взгляд останавливался на цветах в вазе. С той самой ночи в карьере у реки эти цветы не теряли яркости и не вяли, оставаясь такими же свежими, какими были, когда он их сорвал.

— И все же в конце концов они завяли! — прошептал Роберт.

— Один из цветков того букета он и прислал мне, заложив его между страниц книги, — откликнулся Паша.

— Что же произошло?

— Раввин не мог точно сказать. Когда он обнаружил, что цветы в его кабинете завяли, он поспешил на чердак и увидел, что доски, которыми был заколочен дверной проем, валяются на полу.

— А голем?

Паша невесело улыбнулся.

— Исчез конечно.

— Это был Фауст? — прошептал Роберт. — Тадеуш?

Паша едва заметно пожал плечами.

— Раввин так не думал. Он был уверен, что это его промах.

— В чем?

— Той ночью, когда я сидел возле его постели, в ответ на мою просьбу объяснить, в чем дело, он рассказал мне одну историю. Речь в этой истории шла об Ахере. Этот Ахер удостоился упоминания в Талмуде за его зло. Когда-то он носил имя Илайша бен Абу и был самым ученым из всех учителей Израиля. Но Илайша слишком углубился в сад знания, и его любопытство, подобно любопытству Евы, вскоре привело к роковым последствиям. Он предал веру и последовал за дьяволом. Один только блеск таинств, которых он возжелал коснуться, слишком опасен для смертного разума. Раввин Лев боялся, что он тоже слишком приблизился к таким таинствам, когда осмелился проникнуть в книгу Разиила и пробудить ее могущество.

Роберт нахмурился.

— Так в чем же его грех?

— В самонадеянности. В самонадеянности, которая позволила ему держать голем в синагоге, а не разбить его на куски, не превратить в пыль и не развеять эту пыль по ветру.

— Я поступил так, — говорил он мне, — потому что не мог быть уверен, что тайна будет сохранена и опасность обуздана, если я сам не прослежу за этим. И теперь… — С этими словами он поднял высохший цветок. — Вы можете видеть, какой награды удостоилась моя гордыня. Голем разбит, шем выплюнут, Зверь вырвался на свободу из своих оков…

— Не был ли он прав? — спросил Роберт. — Не слишком ли велико зло этого Духа, чтобы его могла сковать глина?

— Так только кажется, — ответил Паша. — Потому что ее прочность, как меня уверил раввин, не слабела, а, наоборот, возрастала, и…

Он сделал паузу, подбирая нужные слова.

— И как раз… как раз…

Лорд Рочестер наклонился вперед и шепнул: