Избави нас от зла

Роберт тряхнул головой, словно хотел избавиться от внезапно нахлынувших воспоминаний: тень, которая поднималась перед ним в Стонхендже, раскрывавшийся у него на глазах ад, вонзавшийся в него лед… На что можно надеяться перед лицом такого могущества? Тем более на что надеяться ему, обыкновенному смертному? Роберт снова тряхнул головой. Он почувствовал взгляд Паши, проникший в глубины его мыслей, и обхватил голову руками, словно пытаясь скрыть их от него.

— Нет, — внезапно выкрикнул он. — Нет! Я не хочу этого, нет!

— Вы уверены? — пробормотал Паша.

Его глаза были ясными, в его взгляде светились сострадание и презрение.

— Вероятно, еще нет, Ловелас, — продолжил он, не скрывая насмешки. — Конечно, еще нет… Но не забывайте…

Он улыбнулся.

— Помните, что вы ничего не можете скрыть от меня. Думаю, очень скоро вы попросите об этом…

Из его уст вырвалось змеиное шипение. Оно долго не прекращалось, потом стало стихать и угасло вместе с его улыбкой. Паша выставил вперед руки. Выражение его лица внезапно стало ужасным — недоуменным и жестоким, но тем не менее несущим и печать скорби.

— Совершенно не важно, — пробормотал он, — захотите ли вы этого вообще. Ведь я слаб… слишком слаб, и моя кровь слишком жидкая, чтобы делиться ею более чем с одним.

Он вцепился в рубашку лорда Рочестера и разорвал ее, обнажив его грудь, а потом очень осторожно провел на ней ногтем тонкую линию, окрасившуюся рубиновым цветом. Потом он взглянул на Роберта.

— Отправляйтесь вместе с лордом Рочестером, — приказал он. — Разберетесь во всем, насколько сможете. И, Ловелас…

Он улыбнулся.

— Я желаю вам всяческой удачи.

Он умолк, и Роберт слышал теперь только ритмичные удары, сильные и глубокие, сотрясавшие, казалось, все вокруг него, напоминавшие удары сердца. И в то же мгновение все его чувства охватило изумительное, звенящее золотым звоном, невыносимо сладостное наслаждение. Ровную, не ослабевавшую пульсацию этого звона он ощущал всем своим нутром. Потом он услышал вопль, ворвавшийся в его сознание сильными приливами восторга и боли, и все помещение тоже, казалось, мелко дрожало под напором этого вопля и окрашивалось все более усиливавшимся красным светом. Вопль на мгновение стих и возник снова, но теперь он странным образом изменился, став криком почти ничем не омраченного экстаза. Роберт посмотрел туда, где лежал лорд Рочестер, распростертый под Пашой, который припал к его телу, словно набросившийся на жертву зверь. Он рвал и терзал его грудь, пока не содрал с нее всю плоть. Под голыми раздвинутыми ребрами обнажилось сердце. Оно еще сокращалось, но очень слабо. Его медленный, слабый ритм опустошил разум Роберта, в нем ничего не осталось, кроме золотого звона наслаждения и боли. Сердце остановилось, и боль в желудке Роберта стала невыносимой. Он с нетерпением ждал возобновления сердцебиения. Он знал, что именно сдерживает возвращение сердца к жизни. И вот сердце дрогнуло, сначала очень медленно, и это был удар сердца вампира. Сердце забилось вновь. Теперь Роберт не сомневался, что это сердце лорда Рочестера, заново рожденное, ставшее другим. И еще раз вокруг них все изменилось: золотые и красные краски стали тускнеть, сменяясь черными. Лорд Рочестер пошевелился и стал подниматься на ноги. Он был запачкан запекшейся кровью, но Роберт едва видел его. Взгляд застилал туман, боль в животе была невыносимой. Чем более ускорялось сердцебиение Рочестера, тем эта его боль отдавалась глубже и глубже, пока все вокруг не стало наконец совершенно черным и Роберт вообще перестал что-либо чувствовать.

«Смогу ли я незримых духов слать

За чем хочу во все концы земли?
Я прикажу все тайны мне открыть,
Осуществлять все замыслы мои».

Кристофер Марло. «Трагическая история доктора Фауста»

(перевод Н. Н. Амосовой)

Только спустя неделю, уже подъезжая к Дептфорду, Роберт вспомнил, где он прежде слышал о докторе Ди. Это было во время встречи отца в доме… Роберт закрыл глаза. Мистер Обри — так звали хозяина того дома. Он обнаружил труп мистера Йорка, и он же говорил тогда о докторе Ди. Роберт забыл, в связи с чем упоминалось это имя. Он помнил очень смутно, что было холодно, что он стоял на коленях на мерзлой земле, приложив ухо к оконной раме, — вспомнить что-то еще никак не удавалось. Но в тот день обсуждалось что-то важное — что-то такое, чего не осталось в памяти…