Избавление

— Дорогие мои сынки! Мы приехали издали, можно сказать, из холодного края, но привезли вам тепло… Тепло отчего дома, который вы защищаете, тепло сердец матерей и жен, которые по вас исстрадались и ждут вашего возвращения с победой!.. — Ксенофонт Родионович передохнул малость и продолжал крепнущим голосом: — Когда–то, надеюсь, будет объявлено, сколько танков и орудий дал фронту Урал. Ведь каждодневно колоннами выходят из цехов, колоннами! — он потряс в воздухе руками. — Окромя того, наш батюшка-Урал принял на свою хребтину эвакуированные заводы, и все они теперь действуют в полную силу, работают днем и ночью… Поверите, люди мужчины, женщины, девушки, среди коих можете видеть и вот нашу голубоглазую красавицу, — указал Ксенофонт на Верочку, заставив ее покраснеть, — все — старые и малые — трудимся, сутками не выходя из цехов. Мы засыпаем на ногах, не отходя от рабочих мест!.. Теперь, правда, крыши над головой есть, а раньше, года два назад, трудились под открытым небом, в лютущие морозы… Изнашивается обувь, подбиваем деревянные подошвы… С питанием тоже туго. С хлеба на квас перебиваемся. Слава богу, картошка в прошлом году уродилась. Тем и питаемся. Но никто не унывает, каждый готов работать до упаду… Мы знаем, что вырвать победу у такого злобного и кровожадного врага, каким является фашизм, нелегко. Вместе с вами в тылу куем победу. Недаром называют Урал железным поясом державы, это истинно так! — закончил Ксенофонт Родионович.

По настоянию танкистов выступила и Верочка.

— Я не больно речистая, — заговорила она. — Кто–то здесь сказал про мои руки, что они белые. Я не стыжусь показать вам их. — Она приподняла ладони, поворачивая ими и так и сяк. — Видите, мои руки не такие белые… Все в мозолях… Но рабочий люд не боится мозолей, лишь бы это на общее дело шло, приближало нашу победу!

Все аплодировали Верочке, а Иван Мартынович, растроганный, поцеловал ей руку.

От имени танкистов слово держал сержант Кудинов. Плотного сложения, улыбчивый парень, он картинно выставил вперед правую ногу и заговорил о боевом пути, пройденном товарищами по оружию от самого Сталинграда через степи Украины, назвал храбрых танкистов и что ими сделано и под конец, не смущаясь, вызвался быть… ухажером красавицы, у которой хоть и в мозолях руки, но, право же, золотые руки!

— Знает лакомый кусочек! — поддел кто–то.

— Еще захочет в свадебное путешествие на танке! — хохотали ребята.

Верочка залилась краской и отвернулась.

— Между прочим, — заметил Гребенников, — сержант Кудинов не сказал о себе, а напрасно. Пусть покажет свой танк.

— А чего показывать: танк как танк. Из уральской стали и побивает крупповскую!

— А все же покажи гостям, — настоял Гребенников.

Они подошли к его танку, и сержанту велено было снять чехол с орудия.

— Считай, Верочка, сколько звезд помечено на стволе пушки, предложил Гребенников.

Звезд было много, Верочка даже сбилась со счета. Вновь пересчитала, объявив, что их четырнадцать.

— Ну вот видите: четырнадцать крупных целей угрохал, — говорил Гребенников. — Прямо скажем: удалой жених. Но должен и огорчить сержанта опоздал. У Верочки есть на примете женишок.

— Жаль, — вздохнул Кудинов.

Весь день шефы ездили. Побывали у артиллеристов, чьи пушки стояли на закрытых позициях, у саперов, наводивших переправу через Северный Донец, и всюду их встречали радушно.

* * *

Тоня уже поджидала Верочку в блиндаже, сразу не заговорила, чтобы не огорчать подругу, подошла к зеркалу, начала пудриться и наконец обронила, играя глазами:

— Ребенок еще ты… неразборчивый! Уму непостижимо, с кем могла связаться.

— Как? Ты… Ты что–нибудь узнала?

— Узнала, — протянула Тоня. — Ну и натворил этот капитан Костров. Недостоин того, чтобы одной печалиться, а другой наводить о нем справки.

Верочка остолбенела. Ее остановившиеся глаза и бледность на лице испугали Тоню, которая в сердцах бросила пудреницу на кровать, подступила к Верочке:

— Чего зашлась? Чего? Парень набедокурил, а девушка принимает к сердцу все беды, все болячки.

— Не терза–а–й… — простонала Верочка. — Го–во–ри же, где он?

— Угодил Костров в штрафную роту, вот так!.. Я бы на твоем месте не то что горевать, а слезинки бы не пролила! — негодовала Тоня, жаля подругу колючими глазами.

Прерывисто дыша, готовая разрыдаться, Верочка молила:

— Что это за штрафная? Не мучай меня. Скажи…

Та невозмутимым тоном продолжала:

— Это… когда человек серьезно провинился, срывают с него погоны, лишают наград, всех заслуг — и держат под охраной. Ведут в бой туда, где особенно опасно, где кровью можно смыть преступление.

— Но в чем его вина? Какое преступление? — допытывалась Верочка.

Неумолимая в своем безразличии Тоня, глядя на вконец обезумевшую Верочку, сказала брезгливо:

— Фу! Стала бы я мучиться. Кто он для тебя? Муж? Нет. Отец семейства? Тоже нет. Просто знакомый, если не сказать хуже?.. А таких полно, как в пруду карасей… Охота тебе убиваться! Хотел этого — вот и попал, пусть расплачивается… — Тоня стала надевать армейские брюки, путаясь в штанине.