Избавление

Начальник ушел. А Верочка догадалась, что перевозка Алексея в госпиталь связана будет со сложной операцией, и ходила сама не своя, будто потерянная. И пожилая сестра, заметив, что с нею творится что–то неладное, насильно заставила передохнуть. Верочка посидела у койки Алексея спрашивала, как себя чувствует и что болит. А он, вот уж твердокаменные мужчины, мотал головой, отнекивался, что ничего не болит и вообще чувствует себя недурно.

Спохватясь, что надо бы в дорогу где–то раздобыть молока, она спросила у сестры, есть ли поблизости селение, Та показала на видневшийся из–за деревьев на опушке дом лесника, и Верочка побежала туда с бидончиком.

Подчеркнуто смело, будто фронтовичка и прошла полвойны, Верочка открыла дверь и шагнула через порог, окликнула громко:

— Хозяева есть?

Ей отозвалась эхом холодная, какая–то застойная пустота комнаты. Минут через пять половицы в прихожей зашевелились — Верочка испугалась, хотя и не сдвинулась с места. Сквозь раздвинутые доски просунулась женская голова, лицо было багровое, отливающее синью.

— По голосу пизнала, що ты дивчина. А думала — Погани каты… вылезая и отряхиваясь от залежалой пыли, говорила женщина, и подбородок у нее трясся от страха.

— Мамаша, найдется у вас молоко?

— Каты забрали все… Пошукаю, глечик сховала…

— Глечик — это стаканчик, что ли? — переспросила девушка, не поняв.

— Кувшин, по–вашему, — ответила хозяйка. — Нема молока.

— Продайте, мамаша, раненые просят, при смерти ведь… — настаивала Верочка.

— Коли треба, поделимось, — и хозяйка опять скрылась в погребе.

Верочка тем временем прошла в переднюю горницу, села на сооруженный из мешков топчан, ждала. Скоро хозяйка вынесла из погреба кринку молока.

— Корову уберегли? — поинтересовалась Верочка.

— Сховали в лесу.

— Теперь где же — пасется?

— Та ховаемо… — Поглядела на дивчину недобро и — напрямую: — Можуть забрати…

— Кто же беспокоит вас?

— Та и… партизаны, — созналась хозяйка, размахивая руками.

— Это вы зря, мамаша, наговариваете! — сурово сказала Верочка. — Если партизаны что и брали, то небось по нужде… А мешки–то с чем? — Верочка, не дожидаясь ответа, пощупала рукою, один мешок был надорван с угла, из него просыпалось несколько зерен крупной пшеницы.

"Ну и дела… — подумала в сердцах Верочка. — Корову спрятала, пшеницу скрыла под сиденье, свининку небось ела, а партизан ругает… Для одних война — голод, разруха, слезы, а для других — житуха…"

Она вспомнила, как уже весной, на втором году войны, у них, в Ивановке, нечего было есть, собирали на еще не подсохшем картофельном поле старые гнилые картофелины, тем и питались. "А эта молочко попивала, пшеничкой пробавлялась. Вот уж истинный кат!" — злясь, вновь подумала Верочка. Припомнила, что в пиджачке, в нагрудном кармане, лежат деньги, нащупала хрустящий червонец, положила на стол, взяла кринку молока и ушла.

Когда Верочка вернулась, раненых уже выносили к повозкам. Она помогла уложить Алексея, с позволения сестры напоила его и других раненых молоком, остальное сохранила в кувшине, чтобы взять с собой. Знала, что дорога неблизкая и ей все время придется тащиться за повозкой, но согласилась идти за Алексеем хоть на край света. Сопровождала раненых старшая сестра, дородная и с сердитым лицом. Когда Верочка пыталась намекнуть, что она, в сущности, могла бы и одна с помощью повозочных отвезти в госпиталь всех раненых, а не только капитана Кострова, та посмотрела на нее свирепо, обругав при этом, чтобы не совалась со своими предложениями.

— Ты же понимать должна, кого везу, — тяжелобольных… И я за них головой отвечаю! — говорила сестра.

Обоз тронулся.

Костров лежал лицом кверху. На передке восседал, напевая что–то себе под нос, пожилой и бородатый, как леший, повозочный, а Верочка, то и дело забегая сбоку, старалась не сводить глаз с Алешки. Откровенно–то говоря, Костров был и не рад приезду Верочки, даже злился, что появилась она в неурочный час. Говорил он мало, охал, видимо, боль резче ощущалась при каждом толчке. И жгло руку, до того жгло, что как будто горит тело.

— Тебе дурно, Алеша?

— Нет.

— Может, голове низко, подложить что–либо?

— Нет.

— Ну, чего тебе хочется, скажи?

Алексей и на этот раз упорно отнекивался.

— А знаешь, как я ждала этой встречи. Пускай, думаю, и ранен… И в службе неладно. Но ты же Алешка, и остался для меня Алешкой. Добрый, милый…

Заглядываясь на него, она шлепала ботами по грязи. В одном месте дорогу размыла лужа, и Верочка, не глядя под ноги, нечаянно поскользнулась, поползла по жиже ногами, зачерпнула ботами воды.

— Батюшки мои, потонуть можно! — завизжала она, не уронив, однако, кувшина, который держала за горлышко пальцами. Пока выбиралась из лужи, повозочный глядел на нее, усмехаясь:

— Ну и молодец, драгоценность не разлила. Молоко. — И приветливо добавил: — Хватит тебе месить. Давай–ка, умащивайся тут… — Он подвинулся, уступая место рядом.

— Я пешком, мне так удобнее, — отказалась Верочка, и опять к Кострову: — Чем тебе помочь, что–нибудь надо?

— Не следует тебе мучиться, — буркнул в ответ Костров.

— Почему? — насторожилась она, невольно поджав губы.