Избавление

Черчилль, как опытный политик и дипломат, знавший себе цену, продолжал невозмутимо развивать свои мысли, словно бы рассуждая вслух. Он заговорил о том, что кроме предполагаемой операции "Оверлорд", которую еще нужно готовить, есть и другие театры войны, где англо–американские войска уже действуют и могут более энергично действовать, облегчая таким образом и нелегкое бремя русских. Он заговорил о средиземноморском театре войны, подчеркнув, что в его личных переговорах с президентом Рузвельтом они спрашивали друг друга, как лучше использовать там силы, давая этим понять, что англичане действуют заодно с американцами. При этом тут же оговаривался, что операции в Средиземном море проводятся ради помощи русским и освобождаемым странам. Никаких иных, корыстных целей ни англичане, ни американцы не преследуют: все делается ради помощи, ради того, чтобы покончить с нацизмом.

Сталин, слушая, думал совсем о другом. Думал он о том, что британский премьер, склоняя и американского президента, замышляет атаковать Германию не с запада, а с юга и юго–востока… Иосиф Виссарионович невольно вспомнил, что еще раньше, во время первой встречи в Москве, Черчилль говорил о "мягком подбрюшье Европы" и ради вящего доказательства тогда же нарисовал крокодила и его раненое подбрюшье…

"На Балканы зарится, и весь этот разговор сейчас об операциях на Средиземном море и помощи отсюда русским — дымовая завеса, болтовня", подумал Сталин, внутренне все более раздражаясь. Он вынул из кармана кителя кривую трубку, раскрыл коробку "Герцеговины флор", разломил одну за другой две папиросы, набивая ими трубку. Закурил, прищурился, оглядывая присутствующих. Когда его взгляд встретился с глазами Рузвельта, тот улыбнулся и значительно подмигнул, давая понять, что вспомнил обещание Сталина воспользоваться трубкой. А может быть, и вправду реплика Рузвельта имеет смысл: "Где же, маршал Сталин, ваша знаменитая трубка, та трубка, которой вы выкуриваете своих врагов?"

ГЛАВА ВТОРАЯ

Предчувствия господину Черчиллю не изменили. Холод отчуждения между ним и Сталиным, тот холод, который он ощущал еще раньше, во время встреч в Москве, давал о себе знать и в жарком Тегеране. Он знал тому причину, но и зная мысленно обращался к всевышнему, молил бога, чтобы все обошлось хорошо. Желая как–то сгладить разногласия, не разорвать узы единства в войне, в борьбе против нацистских тиранов, угрожавших уничтожением и Британской империи, Черчилль старался поневоле хоть чем–то угодить Сталину. Очень удобный был повод для этого в Тегеране, куда премьер привез личный дар короля Георга VI.

И Черчилль решил преподнести дар еще в разгар конференции. Поэтому вчера вечером, во время перерыва, Черчилль подошел к Сталину, положил свою пухлую руку на плечо маршалу и сказал:

— Дорогой Джо, у меня приготовлен для вас подарок. — Черчилль нарочито помедлил, ожидая, не выразит ли загодя удовлетворение собеседник.

Сталин прищурился:

— Что же это за подарок, господин премьер? Второй фронт намерены скорее открыть?

Черчилль был сражен вопросом, пытался создать видимость, что не понял его смысла, и с нарочито добродушной ухмылкой проговорил:

— Завтра преподнесу. Не все сразу узнается, иначе бы неинтересно было жить… И взаимоотношения не сразу строятся. Нужно время.

— Это верно, — заметил Сталин. — Человеческие и общегосударственные отношения должны строиться на объективной истине. То, что существует в действительности, отражает действительность. Надо идти к истине, и чем скорее придем, тем лучше. Думаю, что способом достижения истины является доверие и учет национальных интересов.

Назавтра, в первой половине дня, вручение дара было обставлено торжественно. Большой зал белокаменного дворца заполнили задолго до начала церемонии. Собрались, теснясь друг к другу, все члены делегаций, военные разных рангов и родов оружия армий трех держав коалиции. Были тут министры, послы, маршалы, генералы и адмиралы. Почетный караул из советских и английских военнослужащих давно замер в ожидании.

Сталин появился в песочного цвета мундире с маршальскими погонами. Черчилль, словно отвечая ему, тоже облачился в военную форму. Еще часом раньше на нем видели синий в полоску костюм. Теперь же английский премьер вышел в серо–голубом мундире высшего офицера королевских военно–воздушных сил. Несведущим людям было трудно понять: почему Черчилль присвоил себе форму именно военно–воздушных сил, когда сам же в кругу друзей похвалялся, что он — морской волк! Как бы то ни было, но и военная форма не шла упитанному Черчиллю, не сходилась полами, туго обжимала, выделяя складки на тучном теле.

Худощавый Рузвельт, который и сидя в коляске казался длинным и стройным, по–прежнему был в штатском.

Когда лидеры появились в зале и остановились невдалеке от стола, покрытого бархатом, грянул оркестр. Были исполнены государственные гимны.