Избиение младенцев

– Ты же играешь им на руку, неужели тебе не ясно? Они тебя провоцируют на то, чтобы ты напал на них. Тогда они отправят тебя обратно в тюрягу, а сами попадут на первые полосы прессы. – Его голос дрогнул, когда Дениз попыталась что-то сказать, но он оборвал её взмахом руки. – Ты развязал с наркотой, верно? Что это – кокаин, травка или из клиники стырил что-то?

С улицы доносилось пение: «Мы преодолеем», звучащее однако жуткой пародией, ибо поющие боролись не методами либерализма, а – фашизма. Я хранил молчание.

– Услышь меня, Рик. Ты же экс-зэк, который постоянно должен помнить это и должен взвешивать каждый свой шаг. Ты думаешь, что ты защищал меня там?

– Экс-зэк? – спросил я в изумлении. – Вот как ты меня называешь? Ты не прав. Никакой я не экс-зэк. Ты судишь по каким-то персонажам из кино, из документальных фильмов, которые смотрел на телеканале Пи-Би-Эс. Я же парень, совершивший ошибку, мелкую ошибку, и я никому не причинил вреда. К тому же, я – твой брат, помнишь?

Тут в наш спор вмешалась Дениз, – Ну ладно тебе, Филип, – увещевала она брата. – Ты просто расстроен. Мы все расстроены.

– Не лезь-ка ты в это, – бросил он, даже не удостоив её взгляда. Он не сводил с меня своих Аква-Велва глаз. – Да, – ответил он наконец, –ты мне брат, но ты должен доказать мне это.

Сейчас до меня доходит, что с Дезоксином я допустил ошибку. Вышло ровно то, о чём нас предупреждали в наркоклинике. Я рассуждал, что, мол, это же не кокс, а мне же нужен какой-то допинг или возбудитель, чтобы вынести эту работу на задворках, да и потом, если бы он не хотел поддать меня искушению, то зачем тогда оставил ключ от шкафа с наркопрепаратами прямо на самом видном месте в ракушечной пепельнице на углу своего стола? Нашёл тоже экс-зэка! Я был обижен и рассержен, и не покидал свою комнату вплоть до тех пор, пока через час Филип не постучал в дверь, сообщив мне о том, что полиция разогнала толпу рядом с домом. Мы ехали на работу молча, хотя завывания любимой оперы Филипа жевали мне нервы словно сотня маленьких зубастых челюстей.

Пусть Филип и не заметил этого, но когда я опять забирался в его машину, то во мне уже произошла кое-какая перемена, выявить которую, однако, нельзя было ничем иным, кроме рентгена, – я уже не был безоружен. За пояс моих серых «Ливайс», укрыв его от лишних глаз подолом рубахи, я заткнул твердый воронённый ствол «пушки», купленной мною у девушки по имени Коринна ещё в те времена, когда меня одолевали параноидальные страхи. Тогда по моей квартире где-попало валялись какие-то деньги, туда-сюда сновали какие-то типы, которые не были ни нуждающимися, ни моими знакомыми, ни хотя бы знакомыми моих знакомых, но у меня от этого потихоньку съезжала крыша. Коринна, которая иногда забегала к нам вместе с подружкой моего соседа по квартире, толкнула мне за триста баксов эту штуковину – модель «Смит-Вессон-Спешел» 38-го калибра. Она сказала, что ей она «уже больше не нужна», а так как меня не интересовало, что это значило, то я прикупил и запрятал её под подушку. Хотя я шмальнул из неё лишь раз, забравшись в какой-то каньон в Туджунге, но всё же с ней мне было как-то спокойнее. Вообще-то я давно уже позабыл о своей пушке и лишь тогда, когда, получив свои вещи из камеры хранения, привёз их в дом брата, я вдруг наткнулся на неё в коробке от компакт-дисков, притаившейся там словно ядовитая гадюка под валуном.

Мои расстроенные чувства трудно объяснить. Причиной их, конечно, были и мой брат с его определением «экс-зэк» – что было очень обидно, – но так же и Сэлли и клиника и весь этот балаган христофанов. Я не знал, что буду делать – хотелось надеяться, что ничего, – но я знал также, что не стану терпеть ни от кого никаких гадостей, и в то же время знал, что брат не способен защитить себя, не говоря уже о его семье и тем более о всех этих бедных обрюхаченных малолетних девчонках типа Сэлли по всему миру. Вот и всё. Всё, что я думал. Однако, когда я тем утром вошёл в клинику, то внешне я был ровно таким же, каким входил туда предыдущие полторы недели, и никто не заметил разницы.