Избиение младенцев

День уходил в иные страны, к другим народам, а в днестровских плавнях сгущались сумерки. Кадеты шли по замёрзшим кочкам, среди пучков обледенелой травы и разломанных стеблей камыша, – до Раскаевец оставалось версты две. Полковник Фокин шёл впереди, замыкал отряд несгибаемый Реммерт. Кадеты двигались с трудом, но надежда, последняя надежда придавала им силы. Солнце уже скрылось за горизонтом, оставив на западе багровые клочки потухающей зари.

Впереди показалась группа румынских солдат. Кадеты чуть замедлили шаг. Фокин приказал скинуть винтовки и положить их на землю. Румыны, с опаской поглядывая на лежавшее в ногах кадетов оружие, подошли.

– Элевы? – спросил один из них.

– Элевы, – ответил полковник. – Элевы и профессори.

И положил пальцы на свой погон. К румынам подошёл Реммерт. Кадеты напряжённо ждали. Румынский сержант знаком приказал офицерам снять шинели. Полковник и капитан стали расстегиваться. Сержант подошёл к Фокину и снял с его мундирной пуговицы золотую цепочку, за цепочкой потянулись часы. Фокин покорно молчал. У Реммерта нашли пустой серебряный портсигар, сержант открыл его, вытряхнул табачные крошки, щёлкнул, закрывая, и передал стоящим позади товарищам. Часы сунул в карман своей шинели и кивком головы приказал двигаться дальше. Кадеты подобрали оружие и продолжили путь. Румыны приотстали, взяв наперевес винтовки.

Последний отрезок пути. Никита шёл, несколько ободрясь, как и все кадеты, несмотря на беспредельную усталость, стёртые до многослойных струпьев ноги и резь в желудке, он шёл и думал, что спасение не могло обойти их стороной, что всё, слава Богу, вот-вот закончится, и их многострадальный отряд скоро будет в теплом сухом помещении, где всем дадут по куску хорошего ржаного хлеба и по кружке настоящего горячего чаю… Перед ним снова всплыло Лялино лицо, лица родителей, старших Гельвигов, убитого Саши и… он споткнулся… Женя! Женя Гельвиг! Женя – у Котовского? Женя – у красных? Этого не может быть! Он обознался. Это был кто-то другой, очень похожий на Женю. Женя не мог быть у красных, Женя сам был кадетом, с германской он вернулся подпоручиком с солдатским Георгием! Женя воевал за веру, царя и Отечество, как мог он оказаться у красных?

Никита глянул вперёд, поверх голов товарищей. Впереди уже виднелись знакомые домишки Раскаевец. С пологой дороги от сельца спускалась вереница повозок и бесформенная колонна чёрных, словно обугленных людей, которые шли в полном молчании, и только скрип колёс, удары копыт о мёрзлую землю да редкое ржание лошадей нарушали страшную немоту этих призраков. Они подошли ближе, и кадетам стали видны грязные белые бинты на их руках, ногах, головах, некоторые брели, опираясь на костыли и самодельные сучковатые палки или на плечи товарищей. Впереди процессии шла с тёмным закаменевшим лицом маленькая сестра милосердия, держа в обожжённых морозом руках флаг Красного Креста, – видно было, что флаг тяжёл для неё, его набухшее влагой строптивое полотнище рвалось с древка в румынскую сторону, словно хотело вернуться туда, под сень аккуратных хаток, в тепло и уют мирной жизни. Раненые поравнялись с кадетским отрядом. Кадеты остановились.

– Не хотят нас румыны, – сказал кто-то из обоза. – Вишь как, братовья-то…

– Подыхать послали калечек, небось в тягость мы им, – добавил кто-то другой.

– А как же! – не удержался третий, – мы для них нонче костью в горле стоим, глядишь, подавятся. Вот и сбагрили от греха подальше. А и правильно! Нехай красные нас схарчуют, авось те уж не подавятся!

Никита с ужасом смотрел на раненых. Последние закатные краски ложились на их искажённые лица и оттого лица те багровели в вечерних сумерках, а в глазах несчастных отражался последний прощальный свет потухающего неба. Кадеты стояли, опустив головы, сосредоточенно разглядывая льдистую землю у себя под ногами.

– Марш! – тяжко вздохнув, скомандовал капитан Реммерт.

И кадеты снова двинулись вперёд. На лёгком подъёме перед самым селом Никита оглянулся: раненые погибшего обоза генерала Васильева выходили из плавней, и в сумерках ещё хорошо видна была их колонна, – чёрная на белом запорошённом днестровском льду… внезапно равнина заворочалась, мелко затряслась и стал слышен какой-то невнятный гул, – он нарастал постепенно, стройные поначалу отрывочные звуки, в которые вплетались мелодии маршей, вальсов, мазурок, смешивались и проникали друг в друга, превращаясь в чудовищную какофонию, в скрежет, грохот и скрип, невыносимый для человеческого уха, колонна уже парила над землёй, плавно поднимались ноги солдат и офицеров, как ослабевшие крылья выносились руки, торжественно ступали лошади, временами кренясь то вправо, то влево, и морозный ветер размётывал их косматые гривы, флаг Красного Креста реял впереди, а маленький знаменосец упрямо шагал навстречу своей погибели, и весь этот почти уже потусторонний отряд, как будто укрытый покровом милосердия, но обречённый, обречённый, медленно двигался навстречу стоящим на взгорье орудиям и пулемётам…