Избирательный долг

– Ты что, капитан, плохо по-русски понимаешь? – побагровел Герасимов, что было признаком крайне плохого настроения, грозившего перерасти во все сметающую бурю. – Тебе же объясняют, что гражданин Шумов совершил уголовное преступление. Какое, пока сказать не могу, разбирайся с ним сам. Я же не сказал, что он экстремист. Хотя, может, он и экстремист, мы же пока не знаем всех обстоятельств. Но поверь моему опыту, капитан, дело пахнет керосином. Насколько я знаю, информация до областного центра пока не дошла. Будь моя воля, она бы вообще туда не дошла. Но она дойдет, потому что информацию утаить нельзя. Как бы ты не старался, она все равно найдет щелочку. Просочится, как вода в песке. А там, в области, – Герасимов многозначительно ткнул указательным пальцем в промытую дождями трещину на потолке над своей головой, – там совсем другие понятия. Там твоего Шумова никто жалеть не будет. Чую, такое закрутится, что мало не покажется. А нам главное – помалкивать и выполнять обязанности строго по инструкции, чтобы потом нас вместе с ним как сообщников не упекли куда подальше. Шумов наблевал в урну? Наблевал. Мы среагировали? Среагировали! Все, к нам не может быть претензий, мы чистенькие. Еще раз повторяю, капитан, этот Шумов, может, и несчастный, а может, даже и невиновный человек, но он, поверь моему чутью, наблевал не в то время и не в том месте. Ой, как ему это еще аукнется. Главное, чтобы нам не аукнулось, понял? Свободен!

С чувством глубочайшей досады Малинин, у которого были другие, более приятные планы на вечер (капитан намеревался посетить одну знакомую проститутку), отправился в свой кабинет. По пути он со злостью пнул ногой неизвестно как забредшего в коридор котенка. Несчастное создание никого не трогало, миролюбиво вылизывая себе под хвостом. Жизнь казалась ему чудесной штукой, пока сильный удар бездушного животного, беззастенчиво величающего себя человеком, не подбросил его в воздух под аккомпанемент болезненно-жалобного «Мяу!». Благополучно приземлившись на все четыре лапы, котенок вздыбил шерсть на загривке, сердито шикнул на капитана и пустился наутек, лихорадочно обдумывая по пути возможные планы мести. Малинин сурово погрозил ему пальчиком.

– Чтобы я больше тебя здесь не видел! А то под замок посажу!

Еще издали Малинин заметил, что у дверей его уже дожидаются. Пока он мило беседовал с начальником РОВД, конвоир успел привести на допрос гражданина Шумова. И тут случилось непредвиденное. Впервые за восемь лет службы капитан Малинин почувствовал волнение, а сердце в его груди забилось учащенно. Раньше он не испытывал угрызений совести, собственно говоря, вообще не знал, что это такое. Как правило, сидящий перед ним человек воспринимался им как преступник, который в чем-нибудь, да виноват. Малинин придерживался мнения, что в мире, ну, по крайней мере, в Уреченске нет невиновных людей. И свою задачу видел в том, чтобы найти эту вину и заставить человека в ней сознаться.

Дальнейшая судьба преступника его мало интересовала. Он как никто другой в местной милиции умел «шить» дело, поэтому Герасимов и остановил на нем свой выбор. И все же данный случай тревожил капитана Малинина с самого начала. Он чувствовал, что дело Шумова обязательно отразится на его дальнейшей судьбе, но пока не догадывался, каким образом. Он не знал, чего ему ждать, хорошего или плохого, и потому боялся. Страх, а не жалость, подталкивала его к тому, чтобы впаять гражданину Шумову пятнадцать суток ареста и выгнать его вон из райотдела. Но в ушах рокотал грозный голос полковника Герасимова, а перед глазами ярко стоял его указательный палец, уткнувшийся в трещину на потолке. Где-то там, в областном центре, дремали неведомые великие силы. Малинин знал, что как только до них докатится информация о гражданине Шумове, они стряхнут с себя сон. Тогда пощады не будет никому. И главное тут – не попасть под раздачу.

***

Все, кто находился на избирательном участке номер двадцать один, напряженно следили за секундной стрелкой больших настенных часов, висевших над входом в участок. Мерно подрагивая, она неумолимо отсчитывала последний круг, остававшийся ей до восьми часов вечера – времени официального окончания процедуры голосования. Перед часами в три шеренги выстроились люди. В первом ряду стояли директор Гундосов, завуч Кисточкина и еще три женщины – рядовые члены избирательной комиссии.