Избранная

Я глубоко дышу, и его грудь поднимается и опускается вместе с моей. Через несколько секунд я спокойно произношу:

— Может, расскажешь, откуда взялся этот страх? Может, если поговорить об этом, станет легче… немного.

Не знаю почему, но это кажется правильным.

— Гм… ладно. — Он снова дышит в унисон со мной. — Этот страх — из моего распрекрасного детства. Наказания. Крошечный чулан наверху.

Я плотно сжимаю губы. Я помню, как меня наказывали… отправляли в свою комнату без ужина, лишали того или сего, сурово выговаривали. Меня никогда не запирали в чулане. Жестокость причиняет страдания; у меня болит сердце за Четыре. Я не знаю, что сказать, и потому пытаюсь говорить небрежно.

— Моя мать хранит в чулане зимнюю одежду.

— Я не… — Он ловит ртом воздух. — Я правда не хочу об этом больше говорить.

— Ладно. Тогда… я могу поговорить. Спроси меня о чем-нибудь.

— Хорошо. — Он нервно смеется мне в ухо. — Почему твое сердце колотится, Трис?

Я съеживаюсь и отвечаю:

— Ну, я… — Я судорожно ищу объяснение, которое не включает его рук вокруг меня. — Я почти тебя не знаю.

Так себе объяснение.

— Я почти тебя не знаю и сижу с тобой в тесном ящике, Четыре, разве это не повод?

— Если бы мы были в твоем пейзаже страха, — спрашивает он, — был бы я в нем?

— Я не боюсь тебя.

— Ну конечно нет. Но я не это имею в виду.

Он снова смеется, и стены с треском лопаются и распадаются, оставляя нас в круге света. Четыре вздыхает и разжимает объятия. Я поднимаюсь на ноги и смахиваю несуществующую пыль с одежды. Ладони я вытираю о джинсы. Спина мерзнет от внезапной пустоты.

Он стоит передо мной. Он усмехается, и я не уверена, что мне нравится его взгляд.

— Возможно, ты была создана для Правдолюбия, — говорит он, — потому что ты ужасная лгунья.

— Я думала, проверка склонностей полностью исключила этот вариант.

Он качает головой.

— Проверка склонностей ни о чем не говорит.

Я щурюсь.

— Что ты пытаешься мне сказать? Ты оказался в Лихости не из-за проверки?

Возбуждение курсирует по моим венам, подстегиваемое надеждой, что он может подтвердить, что он — дивергент, что он такой же, как я, что мы можем вместе выяснить значение этого.

— Не совсем, нет, — отвечает он. — Я…

Он оборачивается и умолкает. В нескольких ярдах стоит женщина и целится в нас из пистолета. Она совершенно неподвижна, у нее невыразительное лицо — если бы мы сейчас же ушли, я бы ее не запомнила. Справа от меня появляется стол. На нем лежит револьвер и единственный патрон. Почему эта женщина не стреляет в нас?

«Ой», — думаю я. Страх не связан с угрозой его жизни. Он связан с револьвером на столе.

— Ты должен убить ее, — мягко говорю я.

— Как и всегда.

— Она не настоящая.

— Она выглядит настоящей. — Он закусывает губу. — Это кажется настоящим.

— Если бы она была настоящей, она уже убила бы тебя.

— Все в порядке, — кивает он. — Я просто… сделаю это. Это… не так уж и плохо. Не так много паники.

Не так много паники, но намного больше ужаса. Я вижу это по его глазам, когда он поднимает револьвер и открывает барабан, как будто проделывал это уже тысячу раз… а может, и проделывал. Он щелчком загоняет патрон в камору барабана, закрывает его и держит револьвер перед собой обеими руками. Он прищуривает один глаз и медленно вдыхает.

На выдохе он стреляет, и голова женщины откидывается назад. Я вижу алую вспышку и отворачиваюсь. Я слышу, как женщина валится на пол.

Револьвер Четыре падает с глухим стуком. Мы смотрим на мертвое тело. Четыре был прав: оно кажется настоящим. «Не будь дурой». Я хватаю его за руку.

— Идем, — говорю я. — Ну же. Не останавливайся.

Я еще раз дергаю его за руку, он стряхивает оцепенение и следует за мной. Когда мы проходим мимо стола, тело женщины исчезает, но остается в наших воспоминаниях. Каково это — убивать человека каждый раз, проходя сквозь свой пейзаж? Возможно, мне предстоит это узнать.

Но кое-что озадачивает меня: это должны быть худшие страхи Четыре. И хотя он паниковал в ящике и на крыше, он убил женщину без особого труда. Создается впечатление, будто симуляция хватается за любые страхи, которые может в нем найти, и находит не много.

— Вот и он, — шепчет Четыре.

Темная фигура движется перед нами, крадется по краю круга света, ждет нашего следующего шага. Кто это? Кто обитает в кошмарах Четыре?

Появляется худой высокий человек с коротко обрезанными волосами. Он держит руки за спиной. И на нем серые одежды Альтруизма.

— Маркус, — шепчу я.

— Сейчас, — говорит Четыре дрожащим голосом, — ты узнаешь мое имя.

— Он…

Я перевожу взгляд с Маркуса, медленно идущего к нам, на Четыре, медленно пятящегося назад, и кусочки мозаики складываются в цельную картину. У Маркуса был сын, который перешел в Лихость. Его звали…

— Тобиас.

Маркус показывает нам руки. На кулак намотан ремень. Он медленно разматывает его с пальцев.

— Это для твоего же блага. — Эхо отражает его голос дюжину раз.