Избранная лирика

Июльский день, в зените солнце встало;
Ландшафты юга были чуть видны
Сквозь дымку; а на севере холмы
Вставали в чистом воздухе, являя
Нам склоны, испещрённые тенями
Готовых к битве тёмных облаков[143]

.Лежали тени вплоть до горизонта
В упрямой неподвижности своей,
С заплатками из солнечного света.
Как славно на прохладном мягком мхе
Беспечно растянуться у корней
Гиганта-дуба, что столетней кроной
Рождает сумрак[144], где в тени росистой
Поёт крапивник, и мечтаний полон,
Ты, в забытьи от этих мирных трелей,
Косой бросаешь взгляд, и всё вокруг
Покажется сквозь ветви отдалённей
И мягче.
                    У меня иная участь.
Я пересёк широкий голый выгон,
Скользя на нём усталыми ногами;
Когда же на коричневой земле
Я растянулся, то не смог от зноя
Ни отдыха найти, ни отогнать
Рукою слабой тучу насекомых,
Жужжащих у лица; им вслед утёсник
Потрескивал, бросая семена.
Поднявшись, я пошёл вперёд, к деревьям,
Что одиноко высились вдали;
И подойдя, в тени кустистых вязов,
Растущих из одних корней, нашёл там
Руины дома — голых стен четвёрка
Смотрела друг на друга. Оглянувшись,
У двери я увидел старика;
Один, он растянулся на скамейке.
С железным наконечником стоял
В сторонке посох. С радостью признал
Я в нём того, кто горд был скромной жизнью,
Почтенный Армитедж, мой добрый друг,
Столь милый мне, как солнечный закат.

                              Пред тем два дня

Попутчиками были мы, я знал,
Что рядом он живёт, и вот с восторгом
Теперь его узрел в тени прохладной.
Его сума с товаром деревенским
Подушкой послужила. Он лежал
Задумчиво, с закрытыми глазами,
А тени от колышущихся вязов
Ему лицо пятнали. Угнетён
Жарой и жаждой, я со всей душой
Приветствовал его, узрев, довольный,
Промокший край на шляпе старика,
Как будто б ей он черпал из ручья.
Он встал, и предложил подняться мне
На стену, где подсолнечник цветистый
Выглядывал на тропку.
                                        То был сад,
Запущенный теперь, где сорняки
Истоптаны ногами проходящих,
Где дал крыжовник тощие ростки,
И скудными безлистыми стеблями
Смородина тянулась через верх
Разрушенной стены. В том мрачном месте
Я под шатром из толстых веток ивы
В прохладном уголке нашёл родник,
Наполовину скрытый сорняками.
Но, жажду утолив, я в тень скамьи
Вернулся, и пока стоял без шляпы,
Чтобы поймать прохладу ветерка,
Старик сказал: «Я вижу вкруг себя
То, что не видно Вам. Ведь умираем
Не мы одни, но те, кого любили
Мы в нашем скромном уголке земли,
Уходят с нами, иль другими станут,
И даже благо будет позабыто.
В балладах и элегиях поэты
Оплакивая прошлое, взывают
К холмам, потокам, рощам, чтоб скорбели,
К бесстрастным скалам — но не праздно, нет:
В их просьбах голос слышится другой,
Покорный силе творческих порывов
Людских страстей.
                    Сочувствие друг другу
У сходных душ в покое безмятежном
Задумчивым умом овладевает
И мыслями. За водами следил я
Того ключа, и кажется, что мы
Скорбь ощутили общую. Для них
Порвались узы братства; было время,
Когда руки касанье ежедневно
Покой их нарушало, и они
Служили людям. А теперь к воде
Свисает паутина, и на влажных
И слизистых камнях лежит не нужный
Осколок деревянного ковша[145];
Как мне он тронул сердце!
                              День настанет,
Когда я не смогу придти, её же,
Встречавшую меня средь этих стен
С дочерней лаской, как своё дитя
Любил я. Сэр! Добро ведь гибнет первым,
И чьи сердца, как пыль от зноя, сухи,
Сгорят как свечи. Множество прохожих
Благословляли Маргарет, когда
Она им подносила с нежным взглядом
Прохладу родника, и каждый принят
Был с радостью, и всем тогда казалось —
Они любимы ей. Она мертва.
Червь на её щеках[146], её лачуга,
Лишённая наряда нежных роз
И сладкого шиповника, ветрами
Пронизана, а на стене — земля
С пыреем и травой. Она мертва.
Крапива чахнет, греются гадюки
Там, где сидели мы, когда младенца
Она кормила. Жеребёнок дикий,
Бродячая телица и осёл
Прибежище найдут у дымохода,
Где раньше билось пламя очага,
Через окно дорогу освещая
Весёлым светом. Вы, простите, сэр,
Но хижину я часто представляю
Совсем живой, пока мой здравый ум
Слабеет, уступив безумью скорби.
У ней был муж, прилежный, работящий,
Не пьющий, верный. Летом поднимался
И на станке своём работал ткацком
Он прежде, чем росистую траву
Косилкой подрезали, а весной —
Лишь звёзды гасли. Те, кто проходил
Здесь вечером, за изгородью сада
Его лопаты слышали удары:
Он после всех трудов дневных работал,
Пока цветы и листья не терялись
Во тьме ограды. Так и шли их дни,
В согласье, в мире, двое малышей
Надеждой были их, как Бог на Небе.
Не помните ли, десять лет назад,
Два года на полях болезнь сгубила
Пол урожая. Небеса в довольстве
Несли ещё беду — чуму войны[147];
Счастливая земля сразила сердце —
То было время горестей и мук.
Бродя среди домов с моим товаром, —
Одеждой зимней — я увидел все
Невзгоды этих лет. Как в сновиденье
Богатые смешались с бедняками,
А бедные погибли, и теперь
Другие здесь. А Маргарет в то время,
Не зная расслабления, привыкнув
Лишь жертвовать собой, в теченье года
Злосчастного бороться продолжала,
Не унывая. Но вторая осень
Свалила в лихорадке мужа. Он
Болел так долго, что, вернувши силы,
Нашёл запасы малыми — их всех
Не хватит, коль наступит час невзгод:
Все съедено. То было время бедствий,
И множество ремесленников были
Своих трудов вседневных лишены,
С семьёй хлеб милосердья получая
В приходе, — а могли ведь быть счастливей,
Чем птахи, что всегда клюют зерно
Вдоль изгороди, или же чем коршун,
Устроивший гнездо на скалах гор.
Беда пришла и к Роберту, кто жил
В том бедном доме. Он стоял в дверях,
Насвистывая множество мелодий
Безрадостных, иль вырезал ножом
Уродцев на верхушках кругляков,
Иль в праздности искал в углах укромных
То хижины, то сада, чтобы сделать,
Для пользы, красоты, иль балагурил
С прохожими, и новости от них
Тревожно узнавал, где есть работа,
Весною, летом, осенью, зимой.
Но всё впустую; скоро добрый нрав
Его стал тяжким, даже неприятным,
От нищеты он раздражённым стал,
Сердитым. День за днём он падал духом[148],
Не зная, то ли дом оставить свой,
Подавшись в город, то ли здесь блуждать
Среди пустых, невспаханных полей.
Подчас он говорил с детьми небрежно,
На них сердился; а в другие дни
Игрой их развлекал в веселье диком;
О, что за жалость видеть эти взгляды
Детей невинных. «Каждая улыбка
Мне раздирала сердце», — говорила
Мне Маргарет тогда. Старик замолк.
Затем на вязы грустно посмотрев,
Продолжил: «Вот на небе самый полдень.
В сей час отдохновенья и покоя,
Когда все спят, иль радостно, как мухи,
Веселым звуком воздух наполняют,
К чему слеза в глазах у старика?
Зачем должны мы с мыслью непослушной
И слабостью, что свойственна всем людям,
От мудрости природной отходить,
Питаясь беспокойством, чтоб нарушить
Своей тревогой тишину Природы?