Избранная луной

Зора подняла темные брови:

– Выдумаешь, чтобы меня подразнить?

– Нет! Это чистая правда.

– А покажешь?

– Как? – спросила Мари.

– Ну, представь, что Ригель подходит к двери и ложится, – подсказала Зора после минутного раздумья.

– Это проще простого. – Мари, не глядя на Ригеля и не говоря ни слова, а продолжая помешивать рагу, представила, как Ригель ложится у дверей. И через миг щенок отошел от нее и примостился у порога.

– Поразительно! Как думаешь, все собаки Псобратьев так умеют?

– Про всех не скажу, но папина овчарка умела, мама рассказывала.

– Это ведь он? – Зора выхватила из стопки набросок с Галеном, Орионом, Ледой и новорожденной Мари.

Мари мельком глянула на рисунок и сразу же отвернулась. Смотреть на мамины портреты было больно, невыносимо больно.

– Да. Это Гален со своей овчаркой Орионом, мама и я.

– Овчарка не дорисована, – заметила Зора.

– До того как меня выбрал Ригель, я собак вблизи не видела, вот и не могла дорисовать.

Зора плюхнулась на лежанку Мари, которую та уступила ей на время.

– Просто удивительно!

– Что именно?

– Ты – точнее, твое происхождение. И он. – Зора указала подбородком на Ригеля – тот по-прежнему лежал у порога и сонно поглядывал на Мари. – Мех-то у него какой густой, и цвет изумительный! Славная выйдет из него шубка!

Мари развернулась, занеся черпак, словно меч.

– Не смей так говорить!

Зора засмеялась, но грозный рык Ригеля заставил ее умолкнуть. Зора откашлялась и, лукаво сверкая глазами, произнесла с притворным раскаянием:

– Я пошутила. Хотела похвалить.

Мари и Ригель хором фыркнули.

– Нет, ну как вы друг на дружку настроены! – заметила Зора.

Мари положила щедрую порцию рагу в деревянную плошку Ригеля, добавила сырой крольчатины и отставила в сторону остудить. Затем приготовила порции себе и Зоре. Дала овчарке ужин, а сама подсела к Зоре, пододвинув стул поближе к лежанке.

Зора попробовала рагу, кивнула, одобрительно причмокнула, зачерпнула еще ложкой и спросила с набитым ртом:

– А хлеба свежего нет?

– Хочется свежего хлеба – испеки сама, – сказала Мари.

– И испеку! Хлеб у меня выходит воздушным, как облачко!

Мари фыркнула.

– Можно подумать, ты и впрямь умеешь печь!

– Еще как умею! На славу! В земле я возиться не люблю и охотиться ненавижу, зато чужую добычу приготовлю так, что пальчики оближешь! – Зора взяла в рот очередную ложку рагу, распробовала. – Недурно, хотя чеснока многовато, а соли не хватает.

– Придираешься к моему рагу?

– И не думаю! Это не придирка, а справедливое замечание. Завтра стряпать буду я, и ты все поймешь. Найдется у тебя из чего испечь хлеб?

– Конечно. Все в кладовой, в глубине норы. – Мари старалась ничем не обнаружить своей радости – при одной мысли о хлебе, воздушном, как облачко, у нее потекли слюнки. – У нас пекла мама, а рагу всегда готовила я.

– А я и то и другое умею, и много чего еще. Все, что ты добудешь, я приготовлю.

Мари хотела съязвить, но придержала язык. Не все ли равно, умеет Зора добывать пищу или нет? Ей же, Мари, станет проще жить, если Зора возьмет стряпню на себя.

– Договорились, – сказала Мари.

– Правда?

– Правда!

– Спасибо! – сказала Зора с полным ртом. – Не пожалеешь, вот увидишь!

Мари невесело засмеялась:

– Я уже жалею, с тех пор как ты мне попалась там, под деревом.

– Не груби. – Зора, кусая губы, уставилась в тарелку.

Мари дернула плечом. Замечание Зоры неожиданно смутило ее.

– Не хотела тебя обидеть, просто правду сказала. Я… я совсем не привыкла к людям, кроме мамы. Брось обижаться зря.

– А сама ты меняться не желаешь? – спросила Зора.

– Нет, с чего бы?

– Не стану вдаваться в подробности – слишком долгий выйдет разговор. Скажу только: ты не желаешь меняться, ну и я не желаю. Так стоит ли друг друга перевоспитывать? Может, давай примем друг друга как есть и постараемся извлечь пользу из нашего уговора?

– По-моему, дельная мысль.

– Значит, решено? – обрадовалась Зора.

– Да, – кивнула Мари.

Рагу доели в молчании и, стараясь создать хотя бы видимость дружелюбия, вместе вымыли посуду. Зора стала потирать зудящие от ночной лихорадки руки, и это знакомое движение отозвалось в сердце Мари жгучей болью, напомнив о Леде.

Мари открыла смотровое оконце, убедилась, что и в самом деле стемнело, и, вдохнув поглубже, повернулась к Зоре.

– Ну что ж, начнем первый урок. Ты что-нибудь знаешь о письменах на земле?

Зора сидела на лежанке и старательно расчесывала длинные густые волосы деревянным гребнем.

– Нет, никогда не слыхала.

Мари вздохнула.

– Значит, мама тебя ничему не научила?

– Просто смирись с тем, что я совсем не умею призывать луну – я же тебе говорила, ничего я не знаю, и все. – Зора помолчала и, приглядевшись к Мари, добавила: – Разве у тебя мурашки по коже не бегают? Ведь солнце уже село.

– Мы с тобой разные. Когда солнце заходит, я ничего особенного не чувствую, – объяснила Мари.

– Как – совсем? Ни мурашек, ни зуда?

– Нет, – ответила Мари.

– И при лунном свете тебя не мучают боли? – Зора смотрела на Мари огромными, полными ужаса глазами.

– Заход солнца на меня не действует. Как и восход луны, – сказала Мари. – А теперь о письменах на земле.