И когда все закончилось — тем, для чего Джиад не смогла бы подобрать названия, потому что обычные слова были слишком тусклыми и скудными, — море ласково убаюкало их, даровав милосердное забвение, хотя бы до утра позволив забыть о том, что могло бы связывать их всю жизнь, но теперь навсегда ушло в прошлое.
* * *
Алестар проснулся, ощущая всем телом тепло и мягкую тяжесть лежащего в его объятиях тела. Осторожно повернув голову, всмотрелся, ловя драгоценное мгновение. Спящая Джиад была такой расслабленной, беззащитной и умиротворенной… С лица исчезло обычное строгое выражение, разгладилась морщинка на переносице, по которой сдвигались брови, когда она хмурилась, уголки губ приподнялись… Наверное, она видела хороший сон. Его женщина… Только на одну ночь — и больше никогда.
Она смешно двинула губами, на которые упала прядь волос, и Алестар невесомым прикосновением убрал темную шелковистую прядку, чтоб не разбудить. Еще хоть минуту, две… Такая близкая, такая родная…
В полном недоумении он прислушался к себе. Ведь запечатление было разорвано, так? Да, где-то глубоко внутри, где он ощущал раньше связь с Джиад, зияла болезненная пустота. Он не мог бы сказать, больно сейчас жрице или хорошо, злится она или радуется. И, наверное, разлучившись с ней, он теперь не умрет. Но больше ничего не изменилось!
Алестар смотрел на смуглую кожу и темные ресницы, на очертания скул и губ, на непослушные волосы, смоляным облачком колышущиеся в воде вокруг ее лица… Это все равно была Джиад, теперь не привязанная к нему ничем — и потому еще более дорогая и желанная. Разве, перестав быть его избранной, она в чем-то изменилась? Гордая и честная, великодушная и справедливая, отважная и милая — разве ушло хоть одно из качеств, за которые он ее любил? Так почему же он должен был перестать любить ее?
Алестар улыбнулся, только сейчас осознав глубину ловушки, в которую сам себя загнал. Ночью все было как в сладком дурмане. Конечно, они отказались от большей части силы эликсира, ухитрившись сохранить память, но все-таки хитрое зелье жрецов смягчило остроту воспоминаний и изрядно затуманило разум. Еще неизвестно, что скажет Джиад, когда проснется, не будет ли для нее возвращение к обычной памяти слишком болезненным?
Но ему-то что делать? Связь разорвана, а любовь осталась. Потому что полюбил он потом, гораздо позже, узнав и поняв, какое чудо оказалось рядом с ним. И теперь было так больно…
Мгновения уходили, капали, сыпались песчинками в бездонную пропасть времени. Вот Джиад шевельнулась в его объятиях, вздохнула чуть глубже, заворочалась… Алестар замер, ловя в воде вкус и запах ее кожи и волос, впитывая каждое прикосновение.
— Чистой воды тебе, — сказал он тихо, когда молчать и дальше было попросту глупо. — Доброго утра и удачного дня. Полежи еще. Я сейчас велю принести завтрак.
— Доброго… — так же негромко отозвалась Джиад, не пытаясь освободиться из его рук, но как-то вдруг ставшая чужой, напряженной. — Да, завтрак — это хорошо. Но мне бы встать… кое-куда…
— Конечно, извини, — мучительно залился краской Алестар, выругав себя за глупость и разжимая объятия.
Потом, старательно отвернувшись, он только по колыханию воды догадывался, что она одевается, собирая вещи, расплывшиеся вокруг кровати. Вот натягивает тунику, вот связывает волосы, поднимая руки и собирая темное облачко в короткий пушистый хвост… Потом она уплыла в комнату чистоты, а Алестар, слетев с ложа, поспешно натянул повязку и дернул за рычаг вызова.
— Тинкалы, — велел он приплывшему мальчишке-слуге. — Горячей и сладкой. Скажи, пусть сварят по-суалански. И завтрак. Обязательно рыбы, молодых водорослей и курапаро. Самого свежего!
— Да, тир-на, — слегка удивленно глянул паренек, последний месяц каждое утро подававший завтрак и прекрасно знающий, что Алестар не пьет тинкалу по-суалански.
Ну, не пьет. А вот сегодня выпьет. Потому что Джиад любит именно такую, пряную и очень сладкую. А он мог бы заказать себе и привычной, но вдруг захотелось… хотя от горького кома в горле не спасет никакая тинкала…
Когда жрица вернулась из комнаты чистоты, аккуратно одетая в свои земные вещи, изрядно подпортившиеся за это время от морской воды, Алестар только вздохнул.
— Я не могу снять браслет, — сказала она, глядя мимо, в стену с клеткой Жи.
Алестар молча посмотрел на золотую полосу с кроваво-красными каплями рубинов, что вызывающе горели на смуглом запястье. Материнский браслет… Теперь, когда нет отца, настоящую ценность он имеет только для самого Алестара. Кариандская принцесса увидит в нем только обычное украшение. Да еще и с чужой руки. А Джиад этим браслетом отразила клинок сирены…
— Я его сниму, — сказал он, прекрасно понимая смысл просьбы. — Только прошу — забери с собой, когда будешь уплывать. Отец принес его тебе. Хотя бы… в память о нем.
Ответом ему был долгий испытующий взгляд, а потом Джиад коротко кивнула и подставила руку.