Избранная проза

— Приходилося, — сказал Шипов скромно. — Я ведь у князя, у их сиятельства Александра Васильевича, в доме жил-с…

— Знаю, знаю, братец, все знаю. Вероятно, потому и поручается тебе нелегкое дело… И весьма щепетильное, представь.

— Мерси, — сказал Михаил Иванович смело. — Рад стараться.

Сердце стучало уже спокойно, как и подобает. Шлях-тин не садился. Стоял. Михаил Иванович слушал с достоинством.

— …Граф Лев Николаевич Толстой в своем имении Ясная Поляна открыл школу для крестьянских детей. Не предосудительно. Пригласил учителями студентов Московского и Санкт-Петербургского университетов. Не предосудительно. Однако большинство студентов исключены из вышепоименованных университетов за различные провинности политического свойства и находятся под надзором…

— Чего это он их туда собрал? — спросил Шипов.

— Вот именно. Но ты смотри, Шипов. Дело это деликатное весьма. Упаси тебя бог раззвонить об том… Может, и нет там ничесл^такого… Смотри!

— Что вы, ваше благородие, — сказал Шипов, — такого мезальянсу не допустим. Благодетеля моего князя не подведем.

— Деньги получишь в канцелярии. Ступай, — приказал Шляхтин.

Тут сердце у Михаила Ивановича дрогнуло, и он помчался…

«…Ах, вот и я мышка несчастная, — думал он, глядя на студентов, — для вас кошка, а для них мышка-с…»

В этот момент скрипнула бывалая трактирная дверь и некий оборванец с лицом испуганного хорька, кутаясь в невообразимые доспехи, скользнул к стойке. Никто из присутствующих не обратил на него внимания, а тем более Шипов, сидевший к дверям спиною. Но именно Шипов не оборачиваясь вдруг сказал:

— Ай-яй-яй, Яшка, на чужие деньги пить собрался?.. На деньги вдовы? Она дома плачет, а ты с ее кошельком по питейным домам ходишь?

Тут оборванец кинулся на колени и, молясь на спокойный затылок Шипова, запричитал:

— Батюшка, Михалваныч, не погуби!

Шипов, все так же не оборачиваясь, сказал:

—. А ну, выкладывай кошелек и жди меня, и чтоб не вздумал убечь.

Кошелек, расшитый бисером, почтительно плюхнулся на стол. Шипов потыкал в него пальцем и сказал, обращаясь ко всем:

— Господин пристав велел мне этот кошелек найти. Вот он, нате вам.

Городовой засмеялся, и все в зале засмеялись следом.

— Великий вы человек, — сказал городовой.

Ситуация снова заметно накалилась. Какое-то легкое возбуждение, подобное невидимому электричеству, вспыхивало то здесь, то там. Приглушенный говор усиливался. Все выражали восхищение, глядя, как Шипов вертит в руках спасенный кошелек.

— У меня есть в затылке такая струночка, — засмеялся Шипов. — Как что — она у меня, лямур-тужур, тенькает— и готово. Чей это кошелек? А это, пуркуа, титулярной советницы Фроловой. Она мне сама челом била. Ну?.. Я свою струночку ррраз… И что же вы думаете? Знаю: Яшка украл. Простой мезальянс… А вот он и Яшка. Он-то думал, я за ним по шалманам лазить буду! Много чести. Нет, ты сам придешь, да еще в затылочек поклонишься. Сам меня найдешь… — Он поднялся со своего места, потряс кошельком перед изумленными посетителями. — Моя струночка натянутая дрожит ради вас, господа!

— Ура! — закричал хозяин Евдокимов, и все подхватили. Все, кроме студентов.

Они как-то незаметно, бочком-бочком, и выкатились прочь. Шипов только посмеивался им вслед. Тут и остальные посетители, будто получив разрешение, потянулись к выходу, кланяясь Шипову, а некоторые, осмелев, и вовсе подмигивали по-приятельски. Шипов усмехался и отвечал поклоном каждому, словно хозяин бала. Востренькое лицо его раскраснелось. Он был доволен.

— Великий человек-с, — сказал городовой хозяину. — Всех жуликов в кармане держит. У нас в участке как что чего — сейчас Михал Иваныча… Незаменимы-с.

— Ох, правда, — шумно вздохнул хозяин, — великий человек.

— А не стыдно тебе, Потапка, — сказал Шипов, — студентов лужать? Это же я тебе по портрету провел, чтобы ты в разговоры не лез, быдло ты этакое… Ну, тре жоли теперь?

— Нет-с, — ответил Потап глупо, — это не вы-с, а они-с…

«Когда бы вы знали, пустоглоты, на какую я верхушку залетел, вы бы все в ножках у меня валялись», — подумал Шипов.

Не успел он тогда, окрыленный удачей, выскочить из канцелярии с прогонными и прочими ассигнациями за пазухою, как на него налетел, а кто — он уж и не помнит, не успел разглядеть, и велел снова ему, Шипову, явиться к господину Шляхтину. У частного же пристава выяснилось, что надлежит Шипову лететь что есть мочи к самому обер-полицмейстеру Москвы, его сиятельству графу Крейцу Генриху Киприяновичу. Шипов побежал, ног под собой не чуя. Губы его стали совсем белые, нос еще более завострился.

Беги, беги. Кошка тебя дожидается. В теплых лапках у нее когти спрятаны, во влажной пасти зубки беленькие, один к одному… Только бы не растеряться. Глаз не отводить, глаз не отводить ни за что. А что ж, господа, у вас свое оружие, а у меня свое. А кто сказал, что я мышь? Да я и не мышь вовсе… Я им нужнее. Главное — на рожон не лезть, самому не встревать в разговоры, пущай их сами выговорются… Поглядим, поглядим… Ах ты господи, боже мой!