Избранная проза

Теперь уже на каждом шагу ему встречался компаньон. То он внезапно выныривал из темных ворот, то твердо шел впереди и, едва Шипов пытался его настичь, исчезал неизвестно куда; то Михаилу Ивановичу чудился громкий хохот Гироса, а откуда — догадаться было невозможно.

Наконец Шипов плюнул и, не желая связываться с нечистой силой, отправился восвояси.

Стол был уже накрыт, самовар гудел, гора свежих ватрушек громоздилась перед печальным взором Шипова.

«Сейчас бы пропустить, — подумал он, с ужасом взглядывая на ватрушки. — Пропустить, а опосля щей али холодного с хреном!»

Но Дася этого не любила. Вином в ее доме не пахло.

— Где же ваш друг, господин Зимин? — спросила она. — Что за таинственные у него дела? Уж не женщина ли?

— Ой, господь с вами! — сказал Шипов. — Силь ву иле по разным делам. Землю присмотрел. А вы нынче вся консоме… — И вдруг уставился ей в глаза. — Отчего же-с вы никогда вина не пьете?

Она раскраснелась чрезвычайно и опустила голову. Это Шипову очень понравилось. Все-таки благородная дама, вдова, белые ручки. Эх, куды Матрене-то…

— Ну, ну, отчего же-с?

Свечи разгорелись ярче. Под лестницей храпела Настасья. Дася мельком взглядывала на Михаила Ивановича, но тотчас отводила взор. Он сидел перед ней в мышином сюртуке и, едва шевеля пальцами в соломенных бакенбардах, прожигал ее насквозь.

— А для чего вы в комнату ко мне рвались? Ха-ха..»

— Да рази я посмею? Хе-хе…

— Так уж и не рвались?

— Да рази я…

— Нет, нет, я положительно знаю… А зачем вы… Может, вы что спросить хотели? Спрашивайте… Да ну же…

Она и закричать может. И укусит, поди. И вдруг он увидел, как его рука начала вытягиваться, вытягиваться, и вытянулась, подобно змее, и поползла по столу, огибая самовар, чашки, сахарницу, гору ватрушек, к ней, к ее белому локотку, ухватила, сжала всеми пальцами (ах, ты мышка!), потянула за собой ее белую руку, упирающуюся, слабеющую…

И тут уже знакомые электрические разряды вспыхнули, легкое потрескивание пронеслось по гостиной, голубые искры озарили все вокруг.

— У вас глаза, как у беса, — засмеялась она и запрокинула голову, выставляя белую шейку. И тотчас его рука, минуя все препятствия, поползла, поползла, и прикоснулась к этой шейке, и придавила ее слегка…

— Лямур? — поинтересовался он.

— Вот вы и по-французски говорите, — вздохнула она, отхлебывая чай, — а меня маменька хотела учить, все хотела, хотела, да померла.

— Когда я жил в доме князя Долгорукова…

— Как же вы так одиноки? У вас и имение, и французский знаете…

«А этот-то, наш, неужто и в самом деле с графом кофей пьет? Неужто в графской карете воротится?..»

— Да и в Туле вам можно подходящую партию сыскать, — продолжала Дася почти шепотом. — Хотите?., Хотите?.. Хотите?.. — И все это зашелестело, зашуршало, ударилось о стены, отлетело, поплыло: «Хотите?.. Хотите?.. Хотите?..» — Зачем это мужчины к одиноким женщинам в комнаты рвутся, а? Как вы думаете?..

— Зачем? Зачем? — будто бы не понял Шипов. — Куда они? Зачем?

— А может, вы и не рвались в дверь? — еще тише спросила она.

— Рвался, сударыня, — сказал он едва слышно. — Не велите казнить…

— А дверь-то не закрыта, — засмеялась она. — Или вы к Настасье рвались?..

«Подхожу, руки, шерше ля фам, за спину, целую в губки: Дасичка, голубушка, те-те-те-те-те… Чего сказать? Да ты постой да погоди, Дася, Дарья Сергеевна! Али я одиночества вашего не вижу?.. Да поди ж сюда… У меня вон забот сколько, но я, бон суар, всегда… У меня на шее вон подполковник Шеншин сидит, совсем антре…»

— Когда же ваш Амадей вернется? — вдруг голосом Шеншина спросила Дася.

— Ваше высокоблагородие, — сказал Шипов потерянно, — не велите наказывать.

Она засмеялась сильнее прежнего, сильнее прежнего запрокинув головку, смеялась и никак не могла успокоиться.

Тут он вскочил, и просеменил вокруг стола, и вот уже стоял возле нее, вдыхая аромат пудры, духов и раскаленной ее души, прикоснулся ладонями к ее плечам, она забилась сильнее, слезы брызнули из глаз, ровно сок спелого яблока, а смех все не унимался…

«Настасью бы не разбудить!» — подумал он и обхватил ее, и тотчас две белые руки взлетели и скрестились у него за спиной. — Вот так Дася! Забавница… Куды Матрене-то! Огонь не тот…»

— Чашку не разбейте, мужлан, — простонала она из-под его бакенбард и снова засмеялась, но рук своих не отвела.

Не выпуская добычи, вместе с нею Шипов взлетел к потолку, потом медленно опустился и полетел по комнате, то взмывая снова, то снижаясь к самому столу, к пламени свечи, обжигаясь, среди электрических разрядов и голубого сияния, касающегося их щек, рук, волос; рушилась гора ватрушек; гулко гудел пустой самовар; звенели чашки…

— Ах, — выдохнула она, отлипая, отталкивая его, — мужик, чудовище, да разве так можно? — И замурлыкала — Уже ночь на дворе, да? А?.. Не боитесь, что я кричать начну? Нет?..

— Да нет же, нет! — крикнул Шипов, сгорая, — Теперь тре жоли?.. Ли-ли?.. Лю-лю?.. Ля-ля?.. — И успел подумать: «Подождешь, ваше высокоблагородие!»

— Ах, не надо, убирайтесь!.. Какой вы, в самом деле…

— Ле-ле-ле… А шейка на что-с?

— Вы меня любите, безумец?

— Те-те-те…