Избранная проза

Вот и пришел этот день, этот благословенный день, когда ровнехонькие ассигнации улеглись на его ладонь. Он торопливо вернулся в свой нумерок, накинул крючок на дверь и выложил свое богатство. Сорок четвертных билетов, ровно сорок, ни больше ни меньше, лежали перед ним на полу, освещенные уходящим солнцем. Забылось все. Все несчастья разом кончились. Сердце застучало с прежней силой. Руки налились, плечи раздались. Голос окреп, ибо едва, спрятав деньги, он кликнул коридорного, тотчас коридорный прибежал, за ним мальчик в красном казакине, потом сам хозяин Севастьянов, и все закружилось, загудело, запричитало вокруг Михаила Ивановича. А ведь о деньгах он еще не сказал ни слова, но они словно почуяли что или действительно окреп его голос, и он теперь стоял гордо, с легкой улыбкой на тонких устах, и едва поводил плечами или взмахивал рукою, как суета усиливалась, а бросал одно только слово — и с ним непременно соглашались: «Вестимо, сударь…», «А как же-с, ваше благородие…», «Не извольте беспокоиться…»

И его повели наконец на второй этаж, по той самой ковровой лестнице к самой дальней, самой белой двери и распахнули ее. Господи боже мой, комната, вся голубая, бескрайняя, раскинулась во все стороны — не видно берегов, за ней другая, а там уж и третья! И тут же хозяин выкатился прочь — распоряжаться, а коридорный ловко повесил в гардероб единственное гороховое пальто Михаила Ивановича, а мальчик в красном казакине, словно красный кузнечик, поскакал на худеньких ножках за всякой любимой снедью для секретного агента.

«Какой еще доброжелатель? — вспомнил он, как в полусне. — Какие еще угрозы? Эвон куды я поднялси-ии! А выше-то куды? Тама — небеса одни!..»

Начиналась новая жизнь.

Покуда мальчик бегал в соседнюю ресторацию заказывать то-это, Михаил Иванович решил не терять времени, то есть он не мог поступить иначе, он, как застоявшийся молодой, полный сил жеребчик, рвался с привязи, манишка душила его, сюртук шокировал. Легко и радостно сбежал он по лестнице, выскочил на улицу и тут же, за углом, в магазине Жерве, с помощью мадам выбрал себе все самое лучшее, велел упаковать, дал адрес, расплатился и отправился в обратный путь.

Посыльный из магазина мчался следом, так что и ждать-то пришлось недолго. Он ловко влез в белую шелковую сорочку, натянул клетчатые панталоны цвета беж, повязал черный галстук, надел коричневый сюртук из альпага, обшитый по бортам коричневою же тесьмой, взбил бакенбарды, и ринулся к зеркалу, и застыл перед ним с бьющимся сердцем при виде чудесного красавца с немного исхудавшим, измученным лицом, с синими кругами под глазами, наблюдая, как он изящно отставил одну ногу, словно приготовился шагнуть, как руку слегка изогнул в локте…

Прискакал кузнечик в красном казакине, сгибаясь под тяжелым подносом. Круглый стол заполнялся всякой снедью. Глухо звякал фаянс, выпевали бокалы, рюмки, серебро. Пар клубился над судками, сотейниками, кастрюлечками, наполняя комнату туманом. Михаил Иванович погрузился в изучение снеди, в узнавание, принюхивался, раздражал себя пуще, пуще, а сам все подкрадывался ближе, ближе, пока не коснулся края стола, и тогда чинно, неторопливо уселся, повязал салфетку (а как же), и налил из пузатого графинчика в граненую рюмку, и, еще не успев выпить, почувствовал, что захмелел.

— Когда я жил в доме князя Долгорукова, — сказал он мальчику, — у нас без салфеток никто за стол не садился. — И выпил.

Грибки были ничего себе, есть можно. Редечка тоже. Хруп-хруп…

— А ты чего? — сказал он мальчику. — Садился бы тоже. Вот грибочки, се муа, какие…

Но мальчик исчез за дверью.

Шипов потянулся налить вторую, как вдруг явился сам хозяин и вручил ему синий конверт. Что-то неприятно заворошилось в груди у секретного агента. Но на сей раз он не стал раздумывать и вскрыл конверт. И снова маленькая четвертушка бумаги выпала ему на ладонь.

«Милостивый Государь,

Вы, надеюсь, все-таки в здравом уме, чтобы понимать, как неустойчиво Ваше положение. Мы знаем о Вас все, Вы раскрыты. Никакие ухищрения Вам не помогут. Покиньте наш город, покуда еще не поздно. Берегитесь.

Примите уверения…

Ваш недоброжелатель».

Тут страх юркнул Шипову в рукав, проскользил по руке, по спине, оставляя прохладный, влажный след, и замер где-то на шее, под воротом. Он снова перечитал короткое письмо. В дверь тихонечко постучали. Михаил Иванович вскочил, подбежал к двери, прислушался. Ничего не было слышно. Стук повторился, мягкий, дразнящий, едва слышимый… А что, как сам Шеншин? Кому же еще стучать так вкрадчиво, так упрямо?..

«Надо бы съездить в Ясную, — подумал Михаил Иванович, дрожа. — Посмотреть, как там, чего…»

И снова послышалось: тук-тук-тук-тук..

Подавив дрожь, он выглянул. Коридор был пуст.

«Какие еще недоброжелатели? — вспомнил он про письмо. — Я вас не трогаю, и вы меня не трожьте», — и запер дверь.