«Люб, люб… Иди сюда, дурачок. Встань с пола, не пачкай новых панталон, дурачок, мужлан, чудовище. Настасья, пошла прочь… Ах, ты мне все платье измял, сумасшедший…»
Он влетел в кружевную гостиную и остановился. Она стояла перед ним, вскинув брови, приоткрыв ротик, готовая крикнуть. От него исходило сияние, слепило. Она прикрыла глаза.
Вот и стол, приготовленный к вечерней трапезе, и самовар гудит, и ватрушки золотисты, как праздник… А вот я тебе еще чашечку, еще ватрушечку… Ах, что-то я нынче пермете, переел… Ну, тогда спать пора… Спать? Хе-хе-хе… Ну, так чего же, спать так спать, хе-хе…
Все забыто, все прощено, все кануло. В мире нет ничего, кроме ликования двоих. Я бросаю к твоим ногам свою честь, имение, тысячу рублей ассигнациями… Сколько нам еще осталось жить на этом свете? Пустяки…
Господин в коричневом-сюртуке полез за пазуху за ассигнациями, чтобы развеять их по кружевной гостиной.
«Ну? Что? Каково? Сроду таких денег в руках не держал… Мезальянс. Когда я жил в доме князя… Еще одну пару мне купим: сюртук черный, панталоны в полоску. Тебе накидочку из соболя али еще чего… Чего сама хочешь? Ну, чего?..»
— Настасья, — позвала она едва слышно.
«Гости приедут… Милости просим, милости прошу. Бонжур, мадам… Усаживайтесь, пейте-ешьте, сейчас граф приедут, Лев Николаевич — мой, пуркуа, троюродный братец…»
— Да Настасья же! — позвала она громче.
— Дасичка, — сказал он, задыхаясь, — не пужайся, это ж я.
— Вон! — указала она на дверь. — Вон из моего дома!
Перебирая ватными ногами, он покинул кружевную гостиную и очутился на крыльце.
Он брел по вечерней Туле, а за ним, и перед ним, и вокруг него звенело, переливалось то печально, то будто бы даже насмешливо:
И чернобородый извозчик катил следом медленно и упрямо и время от времени повторял свои призывы:
— Барин, прокатимся?.. Милости прошу, ваше благородие… Лошадку не обижайте…
В ресторации Шипов сидел, не снимая цилиндра, не замечая присутствующих, пил, пил, пил, и когда почувствовал, что находится совсем в другом мире, а вдова далека и придумана, твердой походкой направился к гостинице.
Круглый стол уже был чист от посуды. Мальчик в красном казакине стоял в дверях — если что прикажут. Господин в сюртуке из альпага с помятыми бакенбардами тускло маячил в зеркале.
На круглом столе, на самом виду, лежал синий конверт. Уже не заботясь о своей судьбе, покорно и вяло Шипов извлек из него записку.
да Вы еще в Туле?! А ведь завтра уже будет поздно!..
— Я вас не трогаю, и вы меня не трожьте! — крикнул Шипов, и тотчас мальчик в красном казакине исчез за дверью. — Эй! — крикнул секретный агент, трезвея и наполняясь страхом, но никто не явился на зов.
Тем временем чернобородый извозчик соскочил с козел у своего дома и скрылся в нем.
Через десять минут Николай Серафимович Муратове халате и феске вошел в свой кабинет и пристроился у стола. Перо приплясывало в его пальцах, по выпуклому лбу прокатывались волны, розовые губы смеялись.
Галицкий Почетный Гражданин Михайло Иванович Зимин, прибыв в г. Тулу 17-го минувшего Февраля с Тамбовским мещанином Гиросом, распустил слухи, что он агент Правительства и что ему поручены важные секретные дела.
Как установлено, Г. Зимин имеет свидетельство, выданное ему Приставом Московской полиции Городской части г. Шляхтиным за № 101 сроком на два месяца. У Господина Гироса — паспорт, выданный ему из Тамбовской Градской Думы.
Господин Зимин все время пребывания своего в Туле вел разгульную, нетрезвую жизнь, посещая трактиры низшего разряда, и наконец дошел до такой крайности, что оскорбил беззащитную почтенную женщину, вдову капитана Каспарича, за что и был изгнан ею из ее дома.
Между тем Зимин болтливостью своею обнаружил секретное поручение, данное ему будто бы Правительством следить за действиями Графа Льва Толстого и за лицами, живущими у него в имении в с. «Ясная Поляна».
Узнав об этом, я пригласил к себе Г. Гироса, который подтвердил все, относящееся до Г. Зимина, и прибавил, что Господин Зимин обещал ему дать шесть тысяч рублей серебром, если он откроет что-нибудь о Графе Толстом. Но во все это время ни Г. Гирос, ни тем паче Г. Зимин ни разу в «Ясной Поляне» не бывали и не открыли ровно ничего.