Читаем Избранная проза полностью

Избранная проза

Теплый ветер ударился о розовую стену, охладился, нагнал Шипова, проник под сюртук и прикоснулся к телу ледяной ладонью. Михаил Иванович припустил рысью. Берлога князя пропала из виду, затерялась за домами, за углами, за деревьями. Изогнутый, как воскресный крендель, добрался Михаил Иванович до Николаевского вокзала и напоследок оглянулся: Петербург бесшумно крался за ним, тянул руки в кружевных манжетах, смотрел враждебно, будто Шипов и не русский, а грек какой-нибудь или турок. И когда тронулся поезд и столица исчезла за болотами и лесами, прикосновение цепких, железных пальцев продолжало ощущаться на горле, и даже на другой день возникшая Москва не избавила от этого: ни шум ее, ни пыль, ни привычный карнавал, ни запах горячей требухи и гречневиков, ни вид молодых кухарок из купеческих домов… И лишь тогда, когда в душной харчевне он наелся до отвала щей и бараньей варенины и осушил с достоинством графинчик, только тогда железная пятерня разжалась и освободила горло, спина выпрямилась, и Шипов поглядел на мир вокруг себя и вдруг понял, что денег больше нет, у Матрены не спасешься, призрачный граф на кумысе, князь Василий Андреевич холоден, как камень. И тут ему стало легко и просто, набрав по карманам медяков, он сунул извозчику последний гривенник и велел ехать в городскую часть.

Он ехал, наслаждаясь Москвой, не думая ни о ее великодушии, ни даже о снисходительности, радуясь, что лошадка бежит, что колеса грохочут по булыжнику, что на сиденье слева от него, на выцветшем зеленом сукне, изогнулась белая ниточка, нежась на солнце, что какая-то барышня, отставив зонтик, глядит на него с удивлением, а может, и с восторгом, тоненькая барышня с нетронутыми губками. Он откинулся на сиденье, с благоговением вспомнил себя самого в сюртуке из коричневого альпага, в клетчатых панталонах цвета беж. Вдруг возник перед ним призрачный, едва уловимый образ Даси, возник и исчез… Да и господь с ней, пущай она там себе устраивается… Потом он вспомнил о Гиросе и подумал, что в гробу, вполне возможно, лежал именно он, а что курнос, да круглолиц, да действительный статский советник, так в смерти чего не бывает…

Наконец лошадь остановилась и вздохнула. Михаил Иванович легко, как давно уже не хаживал, направился к знакомой двери, не испытывая ничего, кроме покоя и удовлетворения. Зеленые глаза его вспыхнули, соломенные бакенбарды распушились, на тонких, сухих губах шевельнулось нечто неуловимое.

Частный пристав Шляхтин вздрогнул и даже привскочил на стуле, когда перед ним неизвестно откуда, точно из стены, возник Шипов.

— Бонжур, — промурлыкал Михаил Иванович, — не пужайтесь, это я.

Шляхтин нервно засмеялся, увидев себя в зеленых зрачках Шипова.

— А ведь я тебя жду, канáлья…

Шипов. Пардон. Уж я и так торопился, ваше благородие.

Шляхтин. Он торопился! Куда же ты торопился, шельмец?

Шипов. А как же, ваше благородие, за графом. Они из имения в Тулу, а я за ними-с, они из Тулы в Москву-с, а я за ними… Так до Петербурга и добрались…

Шляхтин. Каков, каналья… Он еще разговаривает! Он за мной, я за ним, он за мной…

Шипов. Ей-богу, глаз с него не спускал. Он в карете, а я пеший-с.

Шляхтин. Порет всякий вздор… (Кричит.) А он не знает, что есть предписание его арестовать!

«Боится, — подумал Михаил Иванович удовлетворенно, — боится, мышка серенькая… В глаза не смотрит, боится. Сейчас пужнем…»

Шипов. Ваше благородие, я ить из Петербурга только что… Их сиятельство князь…

Шляхтин. Врешь!

Шипов. Да ей же богу.

Шляхтин. Врешь! Подойди сюда. Подойди, кому говорю! Подойди.

Шипов. Да я и так вот он.

Шляхтин. Подойди, совсем подойди.

Шипов. Куды ж еще-то? Аншанте? Стол ваш в пузо уперся.

Шляхтин. Стой и не шевелись. Прохвост, ты решил продолжать свою комедию? Ты хочешь, чтобы я прослыл дураком? Кто тебя нашел, говори. Ну, говори…