Избранная проза

Чтобы его испугать, я стал раскачивать дерево. Он заплакал, но продолжал тянуться к груше. Я снова изо всех сил затряс ствол. Владко вдруг потерял равновесие и полетел вниз. На миг задержавшись на первом суку, он перевернулся и рухнул на землю.

Из носа у него сразу хлынула кровь. Мгновение он лежал неподвижно. Меня охватил страх. Но затем тотчас же он испустил такой громкий и душераздирающий крик, что я не заметил, как очутился на улице.

А отец? Ведь узнавши, как было дело, он меня не только отругает, а пожалуй, и отстегает ремнем. Страх возмездия гнал меня все дальше. Меня грызла совесть, я мучился, вспоминая, как малыш ударился о землю и, вероятно, сильно ушибся. А кровь перестала литься или он что-нибудь здорово себе повредил? Опустив голову, я шагал по теплой и мягкой пыли, не зная, куда иду.

Очутился перед домом крестного дяди Марина. Здесь ли Янко?

Он здесь. Но странно, в доме творится что-то необычное. Приходят разные люди, они чем-то встревожены, невеселы.

На дворе сидит крестный дядя Марин. Он задумчив, но спокоен.

— Правда ли это?

— Правда, — цедит он сквозь зубы.

— Смотри-ка ты, — говорят собравшиеся, прищелкивая языками. — И кто это подложил нам такую свинью?

— Ну кто, известно кто! — Крестный затянулся, выпустил дым и прибавил: — Длинноносый Бурбон. Ведь как трудно было Стамболову добиться, чтобы того признали великие державы. А теперь… Вот корми собаку, а она тебя облает.

— В нижнем конце села собираются черные души с ружьями, — замечает пожилой мужчина, которого я раньше не видел. — Тебе, Марин, не плохо бы на день-два спрятаться… Ты у них на примете.

— Ба, — через силу улыбается крестный. — Я тоже ее достал. — И он показывает прислоненную к колодцу берданку. — Пускай приходят.

Я рассказал Янко случай с Владо. Он засмеялся, а потом упрекнул меня:

— Разве можно из-за одной груши…

— Да, из-за одной груши, в том-то и беда.

— Отец у тебя строгий.

— Ой… и не говори!

Видя, что здесь у людей свои заботы, я ушел.

Крадучись, миновал несколько безлюдных улочек и перелез на турецкое кладбище, чтобы наискосок добраться к Тошо. Я шел между склонившимися в разные стороны надгробными камнями и провалившимися могилами. Все это выглядело запущенным. Я представил себе, что Владко уже умер и моя мать склонилась над телом.

Тут я проскользнул в тесную дверь минарета и начал подниматься по кривым и узким лестницам. Выбрался на верхнюю площадку.

Передо мной открылось поле, потонувшее в зное августовского солнца. Под высокими ореховыми деревьями, вербами и тополями терялись дома, молчаливо приютившиеся между гумен и бахчей. А вот она, «птичья республика», и наш дом среди деревьев — я вижу только его красную крышу. Что там теперь происходит? На крик маленького Владо, наверное, прибежала мама, подняла его — и что меня ждет, когда я вернусь?

Солнце перевалило на запад, над всем полем лежало глубокое молчание. В этот миг быстро и тревожно зазвонил колокол. Он нарушил неподвижный покой и направил мои мысли в другую сторону.

К правлению общины, возле которого возвышались два серебристых тополя, стекался народ поодиночке и группами. «Баклага Йонко», — мелькнуло у меня в уме. Пал Стамболов! Народ собирают на митинг.

Я быстро сбежал вниз и у дверей мечети столкнулся с Хюсеином-ходжой. Он озадаченно посмотрел на меня, но я свернул через мост и вышел на площадь. Что он подумал? Хюсеин-ходжа уважал моего отца и, увидев, что я выхожу из мечети, шутливо погрозил мне пальцем. Затем также зашагал к площади.

Люди старались протолкаться вперед, и там, в первых рядах среди других ребят, стоял и глазел, разинув рот, Владко. Словно ничего не было! Я быстро обошел его сзади и ущипнул в шею. Он обернулся и не рассердился на меня, а даже засмеялся от радости, что меня видит…

Говорил Спас Гинев, новый временный староста. Стамболов больше не министр-председатель. Я внимательно слушал. Его царское высочество князь внял голосу народа и принял отставку Стамболова. (Я уже понял, что князь — это тот горбоносый офицер с мешочками под глазами.) Со вчерашнего дня Болгария имеет новое правительство. Значит, нами теперь будут управлять новые министры. Я слушал и впитывал в себя каждое слово, жаждал все узнать. Новое правительство, заявил Гинев, хочет дружить с Россией. Он говорил, что «русский народ пожертвовал жизнью двухсот тысяч своих храбрых сыновей за наше освобождение». А мы ему отплатили «черной неблагодарностью». Я старался понять смысл этих слов. Что это за неблагодарность и почему она черная, а не белая или красная. «Мы отвернулись от него и оскорбили его разговорами о „Задунайской губернии“»[48]. А что значит губерния и почему «Задунайская»?

Мне не все было ясно, но главное я понял: ведь мой отец тайно читал русские книги, он говорил, что русские книги мудрые, русский язык звучен, и, стоя среди комнаты, читал Христоско Мерджанову из Пушкина: