Избранная проза

А когда выпал снег, в разгар зимы, оказавшейся последней зимой войны, Домель задумал построить чудо-сани, потому что опять вошло в моду катать девочек на санках с горы Гальгенберг — по пологому склону, к молодому лесочку, но Домель все никак не решался заговорить с Кристой Котта и пригласить ее покататься с ним, все же Криста оставалась для него дочерью аптекаря, хотя беспощадный голод и уравнял всех; к тому же она училась с Домелем в одном классе и вместе с другими смотрела, как его пороли, а еще потому, что за ней увивался сам Паулик, командир взвода гитлерюгенд… Вот поэтому-то Домель и хотел смастерить эти замечательные сани; ему казалось, что виной всему его жалкие маленькие санки, в которых просто не было места для девочки. Ему хотелось построить такие сани, которые не просто съезжали бы с горки, но и вверх взбирались бы сами, — отапливаемые изнутри, с красивой стеганой обивкой и в то же время легкие и стремительные. Девчонки тогда просто перецарапаются за право прокатиться на таких чудо-санях. И каждый мальчишка все отдаст, лишь бы съехать на них с горы. Но Великий Мастер Домель даст свои санки только тем, у кого не хватает мужества заговорить с девочками вроде Кристы… Криста тем временем уселась в санки Паулика. И когда они, взметая снег, скрылись в лесочке, Клаус Домель решил, что великим киноактером стать все же лучше: всегда в черном фраке с белой гвоздикой в петлице, к его услугам отели, спортивные машины, покорные женщины, любые роли, он переплывает ледяные реки, не снимая фрака и не вынимая гвоздики из петлицы, подбивает множество танков Т-34, даже не выходя из своей спортивной машины… В довершение всего он бы, может, пристрелил и самого учителя Шебеля, не появись тут Хоттель, закадычный друг. Хоттель был настолько ошеломлен, что даже забыл про обиду.

— Там лед колют!

— Где?

— На пруду! У мельницы! Бежим?

Что-то удерживало его здесь, должно быть, след санок, на которых исчезли Криста с Пауликом: вон там, чуть пониже, санки притормозили, обогнули лесок, затем след их вел в густые заросли. Подождать бы, что будет дальше…

— Что, прямо топорами?

— Ага. И пилами.

Такого еще не бывало! Проваливаясь в сугробы, они мчались сквозь высокий заснеженный лес, и Домель ясно видел, как стоит на дне пруда, ухватившись снизу за ручку пилы.

— Ты что, свихнулся? — рассмеялся Хоттель. — Они пилят сверху, зачем в воду-то лезть?

Ну, раз все так просто, пилить он не станет, нет. Уж лучше он будет прокладывать путь остальным, спокойно и уверенно ступая на хрупкий, ненадежный лед.

— Ты что! Там лед везде с полметра, — сказал Хоттель. — Хоть на танке езди!

На танке Домелю не хотелось, слишком легко было подбить его с воздуха.

— И дед твой тоже там, — сказал Хоттель.

Впервые в жизни Домель вообразил себя своим дедушкой. Он представлял себе, как возвращается на рассвете с ночной смены, голубой термос торчит из кармана куртки (бабушка: «Ну что у тебя за вид?!»), как, гордый и довольный, выкладывает на стол отвоеванный у ночного голода засохший бутерброд (бабушка: «Уж конечно, все только мальцу! А я будто его голодом морю!»), слышал, как смачно глотает похлебку (бабушка: «Ишь, взял себе моду!»), удивлялся пивовару, который так упрямо не обращал внимания на эту войну и запасал лед для своего мирного дела, чья непоколебимая уверенность завораживала и его самого, заставляя, как в добрые старые времена, думать о приработке. Он знал, что не послушается бабушки («Что проку в этих бумажках, когда и купить-то нечего? Лучше приляг отдохни!»), знал, что пойдет на мельничный пруд, туда, к другим, потому что так повелось испокон веку.

Домель был бы рад побыть дедушкой еще немного, хотя бы из чувства солидарности с ним. Но тут показались деревня и извилистая обледенелая дорога, по которой мужики катили огромные глыбы льда, подталкивая их наконечниками багров. Уступая дорогу, Домель трижды сигал прямо в глубокий снег, он ведь понимал, что стоит ледяной махине остановиться, как она тотчас примерзнет, перегородит путь и, страшно даже представить себе, сколько времени и сил уйдет на то, чтобы сдвинуть ее с места, а если сдвинуть не удастся, придется разбить ее прямо здесь, не дотащив до места для колки. Да, в таких вещах Домель знал толк… Да, только в таких, другим он не придавал значения. Он не слышал, как тяжело дышали мужчины, хрипя своими старческими глотками. Белый пар клочьями вырывался из черных беззубых ртов. Сколько усилий, сколько хитрости и сноровки уходило у них на то, что молодым далось бы без особого труда. Но Домелю никогда не доводилось видеть, чтобы работа давалась легко. Вот отец, наверное, мог бы показать ему такую работу. Он и стреляет здорово — легко и с руки! Домелю так хотелось верить в это. А порой ему представлялось, что он сумел отца превзойти в этой стрельбе.