Как одержимый, полностью подвластный судьбе, Руди смотрит туда. Правая рука его дрожит чуть заметнее левой. И поэтому дрожит бинокль. И на расстоянии, в которое он вглядывается, получается разница в целый километр. Он вдруг замечает что-то, строение, которое нельзя не узнать. Уж кто-кто, а Руди его сразу узнает. Сначала показывается толевая крыша, дальше — кое-как оштукатуренная стена, слепое окно. Все еще с тех времен осталось, на барак похоже, который теперь для собраний служит. Плишке называет это Домом культуры. Да он любой сарай, только гирляндами украшенный, дворцом назовет. На прошлой неделе у них там совещание было. Руди все думал, что сказать, раздумывал над рецептом острого соуса. Предстояло ему говорить о завершении года, потому как о рождестве говорить нельзя. Но все равно под неоновыми лампами стоит елка в мишуре. Плишке говорил о рабочей чести, о выполнении плана и о подлинном духе соревнования. Руди думал и сам себя спрашивал, чего ему-то от них надо. Просто слушал, и все. Но проблема все равно осталась — нужно ли ему чего-то от них. После он думать об этом не мог, потому что дальше была водка, простая и пшеничная, двойной очистки, которую и за деньги-то не получишь, и кофе. И еще новенькая одна была. Молоденькая такая, черненькая, и под передником у нее все, что надо. Кто-то сказал: эта у нас на конвейере. Она протискивалась с кофейником между столиками. Руди наблюдал за ней, и у него словно мельничное колесо в голове завертелось. Ему чуть дурно не стало, когда эта черненькая, очутившись у него между колен, стала наливать кофе на соседнем столике. Смех показался ему пронзительным криком, а бормотание за другими столиками перешло в неясный гул. Он жизнь бы отдал за то, чтобы ущипнуть ее за задок. Ему хотелось ощутить ее тело, крепкое тело молодой женщины, — извечная мечта всех мужчин.
Но он не сделал этого. А потом выяснилось, что кое-кто не упустил своего.
Ну надо же, думает Руди.
В груди перестает ныть, но зато зверски колет правую ногу, затекла, видно. Он шевелит ногой, пока не чувствует, как кровь приливает к пальцам. И тут он видит лису. Она совсем близко. Шагах в тридцати от вышки. На отсыпи. Руди подстраивает бинокль и одновременно тянется за ружьем. Если он сейчас пальнет из обоих стволов, он зверя уложит. Но лиса никаким правилам не подчиняется. Она бежит через открытое поле в самое недоступное место, замирает у холмика, высматривает что-то, а потом всеми четырьмя лапами прыгает на то, что даже в бинокль казалось лишь кустиком пырея. Наверное, мышь схватила, а может, и нет. Этого уж ни за что не узнать.
Руди кладет ружье на колени. Мышь там или нет, рыжая знает, что делает. Руди не может выстрелом погубить эту надежду, это трепещущее сердце. Отсыпь прямо перед ним, он смог бы даже дотянуться до нее.
Лиса исчезает в тумане! Руди спускается вниз, не держась. Переходит через межу — и прямо к Максу. Тот молча наливает ему водки и пива. Макс сердито захлопывает дверь в зал, где его сыновья празднуют под тяжелый рок. Ногой прикрывает дверь в кухню, потому что оттуда по радио доносится «Тихая ночь, святая ночь». Правда, он доволен, что хоть в пятницу посетителей нет. Но мрачен, потому что не знает, что за вечер ему предстоит. Вот и не замечает он, как у Руди блестят глаза.
И Винценцу не до этого. Он возится со своим «трабантом», нервничает. Забирает у Руди ружье и спрашивает только:
— Ну, было там что-нибудь?
— Да ничего, — отвечает Руди.
Дома он делает вид, что наслаждается надоевшими клецками. Он старается не смотреть на Густу. Она ведь не отстанет, пока не узнает, что с ним. Но разве это объяснишь?
ВИЦЛИПУЦЛИ
Кралик бросил курить. Бросил лет десять назад. Были моменты, когда он жалел об этом. Вот и сейчас он бы с удовольствием закурил, чтобы только занять руки. Зажатый книжной полкой и тумбочкой, он сидел на табуретке, с которой диспетчер убрал пару новых валенок. Они стояли теперь под заваленным бумажками письменным столом, вынуждая этого вконец издерганного человека сидеть поджав ноги. Дверь то и дело открывалась. И каждый, кто входил или выходил, скользил глазами по нише. Несмотря на ранний час, о происшествии все знали. Кралик сложил руки между коленями, заставляя себя думать о посторонних делах.