Избранная в сумерках

Он сделал шаг вперед. Она видела, как его кадык поднялся наверх, а потом, опустился вниз. Ему было больно глотать.

— Я обидел тебя, — сказал он, — я знаю это, и я готов это принять, я готов принять то, что ты готова «съесть меня заживо» сейчас. Я это заслужил. Вот что я пришел сказать тебе. Но я не делал ничего другого, то, о чем ты, возможно, думаешь. И до тех пор, пока ты злишься, я все равно буду рядом. Меня не волнует, сколько тебе понадобиться времени, чтобы простить меня.

Она посмотрела на него, вспоминая о том, как он стоял перед всеми — друзьями и семьей. На нем был смокинг, который подчеркивал всю его красоту, мужскую красоту, а не мальчишескую. Она вспомнила о том, как он протянул руку, и провел по лицу Моник, и как она слушала его обещание ей. Клятва, которую он произнес ей. Она не могла сломаться, стоя перед ним. Волна боли захлестнула ее. Она вернулась мыслями обратно, в комнату.

— Ты отдал ей свою душу.

Он покачал головой.

— Нет, ты ошибаешься. Я не отдавал ей душу. Я соврал. Я не мог отдать ее ей. Потому что я уже отдал свою душу другой. Ее забрали, когда мне было семь лет, — сказал он, его голос дрогнул, — и если бы ты могла бы увидеть, ты бы знала, что как только ты вошла в лагерь «Тенистый Водопад», я сразу распознал родственную душу. Ты моя, Кайли Гален. Я знал, что как только ты ступила на эту землю, все изменится.

Она не могла ничего видеть перед собой, потому что в ее глазах стояли слезы. Она вздохнула, надеясь, что кислород поможет ей справиться с эмоциями. Но она почувствовала, что слезы скользнули с ее ресниц на щеки. Она отгоняла их прочь. Ее дыхание сперло, когда она попыталась снова размеренно дышать. Почему ей было так больно дышать?

Ты моя, Кайли Гален.

Эти слова отозвались в ее сердце. Она не могла отрицать, что ей очень хотелось подойти к нему, посмотреть на него, и заставить его говорить это снова и снова, пока не утихнет боль в ее сердце. Но она не могла даже посмотреть на него, потому что знала, что боль не сможет уйти просто так.

Только не сейчас.

Может быть, позже.

Она не могла быть уверенна.

Он молчал, и она видела в его глазах ту же боль, какую чувствовала в своем сердце. Ее боль была в два раза сильнее от того, что она знала, что причинила ему боль сама. Этими словами. Но разве не он был виноват в этом? Почему она должна чувствовать свою вину за то, что они чувствовали сейчас?

— Мне жаль, что я причинил тебе эту боль, — сказал он, — и я схожу с ума от того, как ты смотришь на меня сейчас, я зол на себя. Я сделала ЭТО с тобой. С нами. Я сделал больно самому важному человеку в своей жизни. Если бы кто-то сделал также больно тебе, как я, я бы вырвал ему сердце.

Он стоял на том же месте, и просто смотрел на нее. Тишина заполнила комнату. Но даже она казалась слишком громкой. Или это была вся та боль, которая, казалось, прокалывала уши?

— Я пойду, — сказал он, и она не могла вспомнить, слышала ли она когда-то это в его голосе.

Поражение. Потерю.

— Я сказал то, что хотел, я просто хотел, чтобы ты знала, я дам тебе время, чтобы ты прости меня. Но я не дам тебе шанс не простить меня. Потому что я люблю тебя.

Она отошла в сторону, не став преграждать ему путь. Он вышел за дверь. Она подошла к кровати. Села. Скинула обувь.

— Кис-кис-кис, — позвала она, желая переключиться на кого-то другого.

Но Сокс не вышел к ней.

Он не был сейчас оборотнем. И она понимала, что была в чем-то согласна.

Она прижала ноги к груди. Сильно. И стала ждать. Ждала до тех пор, пока ее лицо не обожгут слезы. Ждала, пока ее сердце не замрет. Но слез не было. Она пыталась выдавить их из себя.

Она закрыла глаза, и закусила губу. Почему она не может плакать? Она была слишком эмоционально исчерпана?

И что толку?

Да, она была чертовски запутана.

Как мог Лукас вдруг увидеть, что поступил неправильно, и как он не мог увидеть этого раньше? Как он мог встать и поклясться своей душой, обещая жениться на другой, когда любил ее, Кайли?

Но зачем ему врать? Зачем он пришел сюда, и стал рассказывать все эти вещи, если они бы не были правдой?

Она сидела в темной комнате несколько долгих минут. Она чувствовала себя одиноко. Очень одинокой.

Хотя это было несколько сумасшедше и по-детски, она поняла — я хочу к маме.

Но ее мамы не было здесь. Не было в лагере. Даже в этой стране. Ее мама была в Англии, со своим новым парнем, которого Кайли ненавидела.

Но она все еще могла позвонить ей. Черт, да она могла даже позволить себе нарушить планы Джона, который соблазнял ее в этот момент. Кстати, эта мысль еще больше соблазняла ее. Она хотела, чтобы Джон знал, что ее мама не была только его в этом мире.

Она засунула руку в карман, но затем, застонав, вспомнила. Она оставила свой телефон у своего дедушки.

— Черт возьми, — пробормотала Кайли.

Недовольство от потери телефона, заставило ее вспомнить о Дженни, и о разговоре насчет Хейдена, а также об обвинениях, которые наслали на нее старейшины. Должны ли хамелеоны действительно жить в изоляции от мира? Это казалось таким неправильным решением.