Избранная волками

Тим почти добежал до ворот, как тут же замер. Сейчас вся стая собралась в лесу, поэтому в деревне никого не осталось.  Откуда-то из недр памяти всплыло воспоминание о волчьей свадьбе: единение, лес, какое-то бессознательное состояние после. Словно похмелье после удачного вечера.

Но главный вопрос и главная проблема в том, что Сокол хочет сделать Лизу своей женой, своей волчицей перед всей стаей, и не просто заявить на нее права, а заклеймить, присвоить.

Допустить этого никак нельзя, но и бежать в лапы разъяренной, наэлектризованной стае – тоже самоубийство. Волк внутри забесновался, зарычал. Сознание будто разделилось: человек просил бежать, оставить все как есть и забыть о девушке, о деревне, обо всем, от чего бежал в свое время. И волк внутри рычал, бесился и царапал душу так сильно, что в грудной клетке все давило, сводило, свербело.

Тим оглянулся на дом, из которого вытащил брата. Тот лежал в снегу волком и тяжело дышал. Хвост устало подметал снег возле лап, что порой чуть дрожали, словно в ознобе. Как видно, даже регенерация давалась Якову с трудом: Сокол и его приспешники слишком хорошо знали, как нужно бить, чтобы оставить оборотня на волоске от гибели.

Тимофей посмотрел на черные дома, белеющие в снегу. Ничего не изменилось: все такие же старые домишки, черные бани, покосившиеся заборы. Стая слишком малочисленна, слишком подвержена зверствам альфы, а от того и ослаблена. Если кто-то решит напасть, то оборотни будут тут же истреблены. В одном только сумасшествие альфы сыграло на руку стае: паранойя альфы загнала всех так глубоко в заповедный лес, что не каждый сможет добраться до деревни, если не знать точно, что она там есть.

В сердце неприятно кольнуло.

«Это уже не мое дело! Не мое дело! – пытался перекрыть собственный внутренний голос Тимофей, взывая к доводам разума. – Это взрослые люди, взрослые волки, если им нужно будет, они покинут это место, сбегут от альфы». Однако внутренний голос скептично возражал: не каждый сможет уйти далеко от собственной стаи, оторваться от голоса альфы, который может вернуть в любую минуту, нагнуть, подчинить. Не каждый.

Тимофей перетупил большими лапами в снегу, не ощущая его холода, одернул себя, чтобы не завыть протяжно: все-таки за столько лет научил себя подчинять инстинкты собственной воле. Сейчас нельзя выдавать своего местонахождения. Сокол сейчас на своей территории, это тебе не драка в небольшой кухне, где и волком-то не оборотиться без вреда для собственной шкуры.

Нет, тут нужно действовать совсем по-другому. Хитростью, граничащей с сумасшествием. В момент, когда Тима озарила подходящая мысль, на снегу стояли уже не лапы, а голые ноги большого человека, мужчины, уверенного в том, что тот сможет сразиться с целой стаей волков, бывших соплеменников.

- Яков, соберись, тебе нужно прийти в себя. Призови волка! – Тимофей нагнулся над волком, провел рукой по голове между ушей. Закрыл глаза и сосредоточился. – Подчинись мне. Подчинись мне.

Вдруг он почувствовал, что в его руках будто поводья натянулись – нити, что вели к брату. Тим не стал открывать глаза, чтобы не потерять эту внезапную связь. «Ты должен собраться, брат мой, - мысленно приказал он волку. – Ты нужен мне живым. Мы должны бежать».

«Тим, оставь меня. Спаси Лизу», - пролаял внутри Якова волк. Но Тимофей не собирался сдаваться. Поводья ускользали, нити становились прозрачнее, но Тим упорно цеплялся за них. Цеплялся и пытался натянуть на себя.

Он видел, чувствовал: Яков ускользает от него, уходит медленно и спокойно в другой мир, откуда нельзя вернуться. Но злость, страх, животная страсть не давала смириться с этим. Обретя часть потерянной семьи, было невозможно просто так развернуться и уйти.

Волк Якова таял, как воск на горящей свече. Последняя нить в руке Тимофея истончилась до игольной ширины. и вдруг он услышал, как откуда-то, из далекого леса, с занесенной снегом поляны, доносится волчий вой. Вой стаи, не предвещающий для него ничего хорошего: вой поздравления альфы с победой.

«Не дам тебе выиграть, Сокол. И не в этот раз», - пронеслось в голове у Тима. Он резко ухватился за призрачную нить, что практически растаяла, и потянул на себя. Зарычал, почувствовав невероятную тяжесть – будто тащил из пропасти стокилограммовую тушу, -  закусил губы до крови, но тянул, тянул на себя, понимая, что борется сейчас с самой смертью. Руки дрожали, по пальцам потекли струйки крови, он не видел, боясь открыть глаза, но чувствовал, что они падают в снег, горя алыми рябиновыми ягодами.