Избранник

— Я посоветовал ему обсудить это хотя бы с профессором Аппельманом.

— И?

— Он поговорит с ним на следующей неделе.

— Экспериментальная психология… — пробормотал мой отец. — Совсем я ничего об этом не знаю.

— Он говорит, в ней много математики.

— Ах, ну да. Ведь Дэнни не любит математику.

— Он говорит, что просто ненавидит. И очень подавлен. Ему кажется, что он зря потратил два года, читая Фрейда.

Отец улыбнулся и покачал головой, но ничего не сказал.

— Этот профессор Аппельман похож на профессора Флессера, — сказал я.

Профессор Флессер — это был мой учитель логики, убежденный эмпирик и враг того, что он называл «обскурантистской континентальной философией», к которой он относил все, что было произведено философией германской — от Фихте до Хайдеггера, делая исключение для Файхингера и еще одного-двух имен.

Отец поинтересовался, что же общего у двух профессоров, и я передал ему слова Дэнни о том, что профессор Аппельман соглашался считать психологию наукой только тогда, когда ее гипотезы поддавались математическому анализу.

— А профессор Флессер придерживается того же мнения касательно биологии, — подытожил я.

— Вы говорите о биологии на занятиях по символической логике? — удивился отец.

— Мы обсуждаем индуктивную логику.

— Ах да. Конечно. Но утверждение о математизации гипотез выдвинул Кант. Это одно из программных утверждений логических позитивистов из Венского кружка.

— Какого какого кружка?

— Не сейчас, Рувим. Очень поздно, и я очень устал. Иди в постель. Отсыпайся впрок, пока у тебя каникулы.

— Ты еще долго будешь работать, аба?

— Да.

— Ты совсем о себе не заботишься. У тебя совершенно измученный голос.

— Проклятая простуда, — вздохнул он.

— А доктор Гроссман в курсе, что ты так много работаешь?

— Доктор Гроссман переживает обо мне немного больше, чем нужно, — улыбнулся он.

— Когда у тебя следующее обследование?

— Скоро. Да я прекрасно себя чувствую, Рувим. Ты переживаешь прямо как доктор Гроссман. Подумай лучше о своих уроках. Со мной все хорошо.

— Сколько, по-твоему, у меня отцов?

Он ничего не сказал и только несколько раз сморгнул.

— Я просто хочу, чтобы ты относился ко всему спокойнее.

— Сейчас не время относиться спокойнее, Рувим. Ты следишь за тем, что происходит в Палестине?

Я медленно кивнул.

— Как можно к этому относиться спокойнее? — Хриплый голос отца стал подниматься. — Погибшие ребята из «Хаганы» и «Иргуна» [65]— они спокойно относились?

Он говорил о том, что происходило в эти дни в Палестине. Два англичанина, майор и судья, были похищены «Иргуном» — еврейской террористической группировкой, действовавшей в Палестине, и удерживались в качестве заложников. Дело было в том, что один из членов «Иргуна», Дов Грунер, был схвачен англичанами и приговорен к повешенью — и «Иргун» объявил, что в случае исполнения приговора заложники будут немедленно обезглавлены. И это была только последняя строка растущего перечня актов терроризма против британской армии в Палестине. И если «Иргун» сосредоточился на терроре — взрывал поезда, нападал на полицейские участки, перерезал коммуникационные линии, — то «Хагана» продолжала нелегально переправлять евреев в обход морской блокады, установленной британскими судами по распоряжению британского Министерства по делам колоний, попытавшегося «запечатать» Палестину с целью недопущения дальнейшей еврейской иммиграции. Редкая неделя проходила теперь без актов терроризма по отношению к британцам. Когда мой отец читал газетные сообщения обо всем этом, лицо его принимало мученическое выражение. Он ненавидел насилие и кровопролитие, но запрет британских властей на еврейскую иммиграцию возмущал его еще больше. «Иргун» проливал кровь ради будущего еврейского государства, и моему отцу трудно было осуждать те ненавидимые им акты насилия, которыми пестрели первые полосы газет. И разумеется, газетные заголовки еще подстегивали его сионистскую деятельность и побуждали еще громче, яростнее оправдывать свои усилия по продвижению идеи создания еврейского государства и сбору средств на ее реализацию.

Вот и сейчас он начал заводиться, и я, чтобы сменить тему, передал ему привет от рабби Сендерса и добавил, что рабби удивляет мое долгое отсутствие.

Но отец, кажется, меня совсем не слышал. Он сидел на кровати, глубоко погруженный в свои мысли. Мы долго молчали. Затем он пошевелился и неслышно вздохнул:

— Рувим, ты знаешь, как учат раввины о том, что Господь сказал Моисею перед самой его смертью?

Я уставился на него.

— Нет, — услышал я свой голос.

— Он сказал Моисею: «Ты тяжко трудился. Ты заслужил покой».

Я смотрел на него и ничего не говорил.

— Ты больше не мальчик, Рувим, — продолжал отец. — Твой ум развивается просто на глазах. И сердце тоже, конечно. Индуктивная логика. Фрейд. Экспериментальная психология. Математизация гипотез. Критический анализ Талмуда. Еще три года назад ты был ребенком. Но после того дня, как Дэнни попал в тебя мячом, ты стал настоящим гигантом. Ты этого не видишь, я вижу. И это прекрасное зрелище. А теперь послушай, что я тебе скажу.