Избранник

— Я что-то не…

Отец замотал головой и руками отвел мой незаданный вопрос. Потом снова кашлянул и глубоко вздохнул. Мы посидели молча. Из палаты вышел отец Билли. Он медленно и тяжело ступал. Я проводил его взглядом до лифта.

Отец еще раз глубоко вздохнул и встал на ноги:

— Рувим, мне надо домой и в кровать. Я очень устал. Я почти не спал прошлую ночь, статью дописывал, а сейчас мчался к тебе. Да еще это факультетское собрание… Слишком много всего. Слишком. Проводи меня до лифта.

Мы прошлись по коридору и остановились у двойной двери лифта.

— Мы поговорим за субботним столом, — сказал отец почти беззвучно. — Это будет для тебя особый день.

— Да, аба.

Подошел лифт, двери открылись. Внутри уже были люди. Мой отец присоединился к ним и повернулся ко мне.

— Ах вы, мои бейсболисты, — сказал он, улыбаясь.

Дверь закрыла его улыбку.

Я отправился в свою глазную палату. Я очень устал, и перед глазами у меня по-прежнему стояло, как мой отец и Дэнни говорят о своих библиотечных делах. Дойдя до своего места, я обнаружил, что занавеска теперь задернута не только вокруг кровати мистера Саво, но и вокруг кровати Билли.

Я отправился в застекленную будочку под синим фонарем, где дежурили две медсестры, и спросил, что случилось с Билли.

— Он просто спит, — сказала одна из них.

— С ним все в порядке?

— Конечно. Он просто заснул на ночь.

— Вам тоже давно пора в кровать, молодой человек, — добавила вторая.

Я вышел из будочки и вернулся на свою кровать.

В палате было все тихо. Скоро я тоже уснул.

Стекло сияло солнечным светом. Я полежал немного в кровати, глядя в окно. Затем вспомнил, что сегодня пятница, и быстро сел. Кто-то сказал:

— Рад тебя снова видеть, Бобби. Где ты пропадал?

Я повернулся и увидел мистера Саво, лежавшего на своей подушке. Занавески вокруг его кровати больше не было. Его длинное небритое лицо казалось бледным, и вместо черной заплатки его правый глаз покрывала тонкая повязка. Но он широко ухмылялся и даже подмигнул мне левым глазом.

— Скверная была ночь, сынок. Все из-за этого мячика. Никогда не понимал, чего тут хорошего — мячи гонять!

— Как я рад вас снова видеть, мистер Саво!

— Да уж. Устроил я гонку. Док перетрухнул не на шутку.

— Мы с Билли тоже очень волновались, мистер Саво.

Я оглянулся на Билли и увидел, что занавески вокруг его кровати тоже раздернуты, а сам Билли исчез.

— Его часа два назад забрали, малыш. У него сегодня большой день. Хороший малыш. Держит удар. Проведу с ним когда-нибудь трехраундовик.

Я продолжал смотреть на пустую кровать.

— Ладно, малыш, не бери в голову. Я не могу много разговаривать — а то сейчас старая канатная стойка явится.

Он закрыл глаз и замер на кровати.

Когда я произносил утреннюю молитву, вся она была о Билли, каждое ее слово. Я так и видел его лицо и пустые глаза. К завтраку я почти не притронулся. Потом пробило десять часов, и миссис Карпентер пришла меня забрать. Мистер Саво лежал в кровати очень тихо, глаз его оставался закрыт.

Смотровая находилась в этом же коридоре, через несколько дверей после лифта. Стены и потолок были белыми, пол покрыт квадратиками темно- и светло-коричневого кафеля. У одной из стен стояло черное кожаное кресло, и повсюду возвышались шкафы с инструментами. Белый смотровой столик стоял слева от кресла. Справа от него возвышалась основательно выглядящая металлическая стойка с горизонтальной штангой, на конце которой были закреплены какие-то оптические приборы.

Доктор Снайдмен уже ждал меня. Вид у него был усталый. Он улыбнулся, но ничего не сказал. Миссис Карпентер подтолкнула меня к смотровому столу и помогла улечься. Доктор Снайдмен подошел и начал снимать повязку. Я смотрел на него снизу вверх своим правым глазом. Его руки быстро двигались, и я мог разглядеть волоски на его пальцах.

— А теперь, сынок, слушай меня внимательно, — сказал доктор Снайдмен. — Твой глаз все это время под повязкой оставался закрытым. Когда я сниму последний слой, ты можешь его открыть. Мы притушим свет, чтобы тебе не было больно.

— Да, сэр.

Я нервничал и чувствовал, что потею.

Миссис Карпентер погасила часть лампочек, и я почувствовал, что повязка снята с глаза. Я почувствовал это, потому что века коснулся холодный воздух.

— Ну, теперь открывай глаз, только осторожно, чтобы приспособиться к свету.

Я поступил, как мне было сказано, и спустя некоторое время смог держать глаз открытым безболезненно. Я смотрел двумя глазами.

— Можно прибавить свет, сестра, — сказал доктор Снайдмен.

Я заморгал от добавленного света.

— А теперь давай взглянем, — сказал доктор Снайдмен и склонился надо мной со своим инструментом. Затем велел мне закрыть глаз и надавил на веко пальцем. — Так больно?

— Нет.

— Теперь пересядь в кресло.

Я пересел в черное кресло, и он стал изучать мой глаз через прибор, прикрепленный к металлической штанге. Наконец он выпрямился, отвел штангу и устало улыбнулся мне:

— Сестра, этот молодой человек может идти домой. Я осмотрю его снова через десять дней.

— Да, доктор.

Доктор Снайдмен смотрел на меня:

— Твой отец сказал мне, что ты все знаешь про рубцовую ткань.

— Да, сэр.