Избранники народные

Карта картой, но, приняв корону, Екатерина скоро поняла, сколь все бедственно обстоит в ее государстве, а народ живет хуже, чем она думала. Ей многое открылось из того, знать о чем она ранее не была допущена. Скажем, то, как ее свекровь, императрица Елизавета, а позже и муж, император Петр III, несчетно присваивали казенные доходы. И то как Сенат с лукавым простодушием не ведал в точности бюджетной росписи. До восшествия на трон Екатерины в реестре доходов государства значилось шестнадцать миллионов рублей, но когда она велела генерал-прокурору при ней пересчитать их, то тех оказалось чуть ли не вдвое больше. Открылось, что все таможни России Сенат отдал на откуп высочайшим вельможам всего за два миллиона рублей, когда по независимым оценкам лишь одна петербургская тянула на все три. Ко всему при Елизавете лучшие казенные заводы, в первую очередь уральские металлургические, были безвозмездно переданы в частное владение таким столбовым царедворцам, как Петр Шувалов, Михаил Воронцов и Иван Чернышев. Мало того, этим далеко не безбедным людям Сенат еще и выдал из казны безвозвратно три миллиона рублей на обзаведение дела».

— Совсем как у нас в кризис было с раздачей безвозмездной госпомощи плачущим олигархам! — густо развеселился Пушкин.

«Ахнув от счастья, новые заводчики за месяц промотали ссуду в столице с купеческим азартом».

— Куршавель отдыхает!.. — нежно зажмурился мой кандидат в депутаты.

«А чтобы восстановить хотя бы частично свою азартную растрату, миллионщики прижали заводских мужиков — перестали платить им за работу. И на том получили бунт пятидесяти тысяч разъяренных людей, которых не сразу смогла усмирить специальная карательная команда с пушками.

Когда взошедшая на трон Екатерина потребовала от вельмож вернуть деньги, сии мужи искренне возмутились. Ведь те были давно растрачены.

А, как известно, у нас еще никто не отменял простую истину: на „нет“ и спроса нет.

Тогда императрица и объявила свои знаменитые поездки, чтобы не из дворцовой дали, яснее увидеть проблемы так дурно до сих пор управляемого народа. Только так могла она понять, как восстановить попранную предшественниками честь державы.

Ее государственная душа желала справедливости, славы и богатства стране и народу, куда ее привел Бог.

Три морские шлюпки аккуратно отошли от императорской галеры. Гвардейские офицеры играючи работали веслами, точно ловко копали ими воду.

На приречном Острожном бугре пыхнул дымный залп пушки, ловко установленной только что тщательно поротыми мужиками подполковника Титова. Переливчатые фейерверочные шары блескуче нависли над рекой.

В храмах празднично зачастили колокола, но их перекрыли счастливые крики нарядной толпы. Встречать Екатерину выбежали почти все 14 635 человек, „обитающих“ в городе, включая весь цвет дворянства и купечества, а также временных жителей. Многие неуемно плакали. У некоторых в руках горели церковные свечи. Эти воронежцы собирались поставить их во благо перед императрицей-матушкой, как перед иконой, но по распоряжению губернатора были прогнаны от греха подальше.

У триумфальной арки толпу как можно вежливей остановили солдаты. Далее пошел только генерал-поручик Лачинов с хлебом-солью. При том он несколько пошатывался. Только причиной была не гуляфная водка, не тяжесть высокого дородного каравая на золотом подносе, а неожиданность и величие сего исключительного момента.

Не доходя трех саженей, губернатор почтительно опустился на колено и невнятно проговорил:

— Счастливы приветствовать на Воронеже царицу земли нашей… Смею доложить, что у нас нигде нет недостатка ни в чем: народы здешние, что русские, что черкасы, мордва, мещера и татары, — все поют вашему величеству благодарственные молебны!

Екатерина аккуратно вздохнула:

— Я весьма люблю правду… И вы можете ее говорить, не боясь ничего, и спорить против меня без всякого опасения. А потому не жду от вас ласкательства, но единственно чистосердечного обхождения и твердости в словах.

Тут императрица оборотилась к свите своих министров и генералов и засмеялась.

— А не здесь ли год назад так счастливо воскрес мой бывший муж? Что скажете, господа?

— Точно так, царица-матушка! — громыхнул Потемкин. — Как раз после твоего июльского Манифеста о пороках самовластия здешний солдат Гаврила Кремнев назвался императором Петром Третьим и обещал воронежцам, что как примерит державную корону, так назначит самые справедливые законы и на двенадцать лет отменит налоги.

— Где же он ныне, Гришенька?

— На каторге в Нерчинске ждет казни с двумя ездившими с ним беглыми крестьянами. Их Гаврила величал своими генералами Румянцевым и Пушкиным».

— Во блин! — добротно всхохотнул Фефилов-Пушкин.

«Екатерина нахмурилась, но как-то нежно, снисходительно:

— Вели всех отпустить, как я допишу „Наказ“ и объявлю для его обсуждения выборы первородных депутатов… Пусть почувствуют воры милость нового закона, по которому все будем далее просвещенно жить. Мои опыты свидетельствуют: употребление смертного наказания никогда людей не делало лучшими. Гораздо вернее предупреждать преступления.