Избранники Смерти

«Вот ведь шкура человечья, – подумал Проходимка, – видно по глазам гордеца, что гнев его так и душит, ярость глаза застилает, а на лице хоть бы складочка».

– Позволь, княже… – начал возчик.

– Да не знаю, позволить ли. Уж не лгун ли ты, Борислав Мировидович. Последний раз видел я вчера твою супружницу, и уж очень она сокрушалась, что жив ты, что из дому ее выгнал. Сказал я ей, что ты в своем праве, а если еще вспомнить, сколько она за твои руки золотом не за дни – за годы получила, так при хорошей памяти и ручку свою белую на Страстной стене недолго увидеть. Отъелась и правда на моих-то подачках твоя благоверная, да только едва ли была на сносях, а тут нате, который час не разродится.

– Прости, Владислав Радомирович, ветер попутал. Мне бы Ханну повидать. На одно слово.

Словно почуял что, глянул бородач в угол, куда забилась хозяйка, и Проха задергался в руках князя, рванулся к ней. Возчик поднялся, хотел шагнуть к собаке.

– Какое это слово у тебя к моей лекарке? Из дому и ненадолго не пущу. Княгиня вот-вот разродится. Мне скажи, а я передам.

Бородач засопел. Князь толкнул к нему Прошку, так, что тот упал. Плохо еще слушались слабые лапы.

– Бери псину свою и уходи, Славко. Долг мой тебе от этого дня выплачен сполна. Но если еще раз увижу тебя рядом с теремом моим, рядом с Ханной…

Голос князя, становившийся все тише и глуше, превратился в утробный рык. Проха рванулся в угол и припал к ногам Агнешки. Она попыталась его оттолкнуть, да не тут-то было. Заскучал Проха так люто, что, казалось, прирос.

– Не он это, – не выдержала хозяйка. Шепнула едва слышно, но бородач услышал, закрутил головой.

Услышал и князь. Гнев все еще клокотал в нем, но уже не было во взгляде угрозы.

– Не моя это собака. Стряпухи… то есть, лекарки этой, Ханны. Не погуби, Владислав Радомирович! Дай с ней перевидеться. Сказал манус один, что она ему руки вылечила, силу вернула. Если может она силу возвращать, так я все ей отдам, до смерти служить буду как холоп, только пусть попробует, пусть вернет хоть толику, хоть каплю. Столько лет руки словно мертвые! И сам я словно и не жив. А тот, кому жить охота, за всякую соломинку хватается…

Услышав о манусе и его исцеленных руках, Агнешка стала белее полотна, не удержалась, оперлась на стену плечом. Князь бросил на нее тяжелый взгляд, который лекарка все-таки, хоть и с трудом, выдержала.

– Опять лжешь, манус Славко, – проговорил Чернский хозяин с нехорошей полуулыбкой. – Верно, будь в Срединных землях манус, которому удалось после встречи с радугой силу вернуть, уж все бы о нем болтали. Знал бы я…

Бородач осенил себя Землицыным знаком и снова повалился на колени.

– А ну-тка глянь-ка мне в глаза, манус Борислав, – приказал князь глубоким властным голосом. – Прямо глянь, как господину своему.

Проха шкурой почувствовал, как все переменилось. Словно ветер пролетел между князем и бородачом. Взгляд возчика заволокло туманом, а князь, напротив, впился тому в лицо ясным взглядом, словно коршун.

– А тем, кому разговор наш не надобен, – проговорил он, не спуская взора с бородача, – повелеваю прочь пойти, да только не вздумает пусть этот человек бегать. Поздно бежать.

Проха почувствовал на затылке ледяную от страха руку хозяйки. Агнешка схватила его за ошейник и поволокла прочь по переходу так скоро, что Проха еле лапы успевал переставлять да скреб когтями по полу. Не скоро она выпустила из пальцев ошейник, к тому моменту Прошка уж понял, куда идти – на запах из кухни, и шел охотно.

– Да с кем же ты пришел в Черну, Проходимец, если не с Иларием? Эх, жаль я, как князь Влад, не умею в мысли всего живого проникнуть. А ты ответить не можешь, бедолага. Как я тебя в тереме оставлю? Ведь со свету сживут меня и Надзея Черная, и княгини обе.

Хозяйка протянула ему кусок пирога с солониной, и Проха, в одно мгновение проглотив все, облизал ей руки.

– Ханна! – раздалось из глубины дома. – Княгиня на прогулку желает. Поди помоги.

Агнешка заметалась взглядом по кухне. Догадался Проха: ищет, куда пса от глаз господских спрятать. Повинуясь легкому тычку, он влез под лавку и замер.

Хозяйка выскочила за дверь.

Проха лежал, глядя, как медленно опускается на пол на тонкой белой нитке блеклый проснувшийся после зимней спячки паук. Думал: что теперь? Велит ли ему белый пес идти прочь или остаться при хозяйке? Не уедет ли из города Иларий, пока Прошка лежит тут с пауками и таится от грозных обитателей чернского княжеского терема? Вернется ли с разговора с князем бородатый возчик и не сгонят ли, если не вернется, из дому старика-рассказчика и маленького хозяина?

Задумался Проха, чей же он теперь: кому друг, кому слуга.