Избранники Тёмных сил

— Последуют ли трагический финал и воскрешение, я еще не знаю, но через все остальное ты пройдешь, узнаешь, что такое быть не как люди и общаться с не людьми. Как раз так я и жила, общалась с теми, кто приходил с другой, темной стороны, а днем вынуждена была скрывать от всех людей, что я не такая, как они, что по ночам меня посещают потусторонние силы. Каждый день я чувствовала себя одинокой, пока не появлялся он и не начинал говорить о том, что где-то рядом есть другой мир, в существование которого невозможно поверить.

Даниэлла говорила и говорила. Восторженная, самозабвенная речь о темной силе лилась потоком, а между тем от шрама на шее к бледным губам медленно подбирался могильный червь. Я как будто очутился в кошмарном сне, хотел отвернуться от Даниэллы и не мог.

— Я не поверил тебе, я наказан, — с осознанием собственной вины шептал я. — Чего ты еще хочешь? Зачем меня преследуешь?

— Так ты не рад меня видеть? — она капризно надула губки, до которых уже доползла мерзкая тварь. Какая жуткая пародия на кокетливое женское изумление!

— Я хотел видеть тебя каждый день, но живую, а не мертвую, — поспешно возразил я. — Я хотел, чтобы ты жила и была счастлива, а не лежала с отрубленной головой там, на ковре, возле окна, за которым, возможно, уже успел скрыться дракон.

— Значит, ты недоволен, что я пришла, — будто не слушая меня, протянула Даниэлла. — Вот она братская любовь. Преданность семьи непостоянна. А я преодолеваю каждую ночь столько миль, столько озер и болот, чтобы вовремя войти в театр, как раз, когда ты будешь на сцене. Ты знаешь, что наш господин научил меня летать специально для того, чтобы я не опаздывала к тебе и не пачкала ступни в болотах. Ты же знаешь, что наше поместье и сад окружены трясинами?

Наверное, ее ступни под подолом платья были босыми и так же израненными, как и все тело. Бальные башмачки могли потеряться в могиле, ведь я закопал тело прямо в рыхлой почве, без гроба. А надо было найти хотя бы ящик и заколотить его гвоздями, надо было поставить на ее могиле крест, чтобы она не смела встать из земли. Все, как будто было заранее рассчитано. Даже труп Даниэлла был найден мной в вечернем наряде, будто нарочно для того, чтобы потом не слишком выделяться в театре, куда люди привыкли приходить нарядными и для веселья.

— Ты, кажется, еще недавно сожалел о том, что меня нет рядом, ведь, кроме меня, некому открыть тебе тайны нашей семьи? — начала допытываться она.

— Да, сожалел, — честно признался я. — Разве можно было предположить, что все обернется таким…кошмаром.

Я запнулся перед последним словом, мне стало неудобно называть чуть ли не по имени то, что предстало передо мной. Конечно, Даниэлла сохранила остатки своей прежней красоты и от этого казалась еще более ужасающей. На чудовище можно было бы кинуться с мечом, но красавица, гниющая у тебя на глазах, помимо отвращения невольно вызывает еще и жалость.

— Ты не рад нашей встрече? — как заведенная, повторила Даниэлла и вновь попыталась изобразить обиду.

— Ты думаешь, мне легко видеть, что наш общий враг сделал с тобой? Легко ли каждый раз идти в театр, зная, что встретишь там саму смерть в облике собственной сестры?

— А ты думаешь, это легко быть мертвой, — тут же парировала она и закрыла лицо тонкими с рваной кожей ладонями, будто собиралась плакать, но слез не было.

— Я так не хочу возвращаться в могилу, в мой новый дом, — зашептала Даниэлла. — Там холодно, сыро, тесно, там пируют черви и гниют трупы. Мне, нетленной и прекрасной, не место в том ящике, который вы, живые, называете гробом, и в той гробнице, куда приходят все подобные мне, так сказал монсеньер…

— Монсеньер, — повторил я, будто одно это слово все проясняло. — Монсеньер смерть. Он убил тебя?

— Он вызволил меня из заточения, раскопал могилу, воскресил, — Даниэлла лихорадочно пыталась припомнить что-то еще и вдруг тихо ахнула. — Не надо было говорить о ней плохо, и я бы осталась жива.

— О ком? — насторожился я.

— О его царице, — Даниэлла задумалась, брови напряженно сошлись на переносице. — Я, в любом случае, не могла расхваливать ее, как все эти проклятые, что ею восхищаются. Это она чуть не погубила монсеньера. Она заставила его страдать. Я так и сказала и….лишилась головы, — последние слова она не прошептала, а выдохнула, я угадал их по движению бледных губ. Рука Даниэллы, дрожа, потянулась к шее, словно в жутком страхе, что головы может там и не нащупать.

— Как страшно быть обезглавленной, — она нервно начала перебирать пальцами свои локоны, словно радуясь тому, что они все еще при ней, а не лежат где-нибудь отдельно, как парик с отломленной кукольной головой — забытый и никому не нужный реквизит спектакля.

— Так не может продолжаться. Я должен что-то сделать, — я вскочил с кровати. Порыв спасти ее, освободить от колдовства был сильнее, чем даже страх.

— А что ты можешь сделать? — Даниэлла упрекнула меня и тут же погрустнела, признавая всю безнадежность ситуации.