Избранники времени. Обреченные на подвиг

По пути к полюсу Данилин на условной волне связался с папанинцами и отстучал им радиограмму: «Привет завоевателям Арктики – Папанину, Кренкелю, Ширшову, Федорову. Экипаж самолета 0-25 Громов, Данилин, Юмашев».

Папанинцы во все глаза смотрели в небо, прислушивались к нему. Над дрейфующей станцией была в те часы высокая облачность, и зимовщики очень надеялись засечь самолет над собой, но «свидеться» им или хотя бы услышать звук мотора не довелось – экипаж шел на полюс по меридиану о. Рудольфа, а льдина уже изрядно отдрейфовала от полюса на запад.

Кренкель ответил: «Взаимный привет советским орлам». Пришлось спортивному комиссару Евгению Федорову фиксировать факт пролета полюса только по данным радиообмена.

В общем, трудно сказать, сыграла ли папанинская станция «Северный полюс» какую-либо функциональную роль в обеспечении трансполярных перелетов, но утешительную – несомненно.

А в Нью-Йорке, в советском консульстве, за перелетом Громова сосредоточенно следил Александр Васильевич Беляков. Чкалов спросил его:

– Ну как там, Громов прошел Северный полюс?

Беляков ответил:

– По расчету времени он должен был появиться над полюсом через 24 часа после взлета, а прошел на 12 минут раньше.

– Во чешет Мих-Мих! – с завистью воскликнул Валерий Павлович. И, помолчав, назидательно добавил:

– Вот так летать надо! И снова вопрос:

– Ну, а мы как прошли полюс?

– Наше расчетное время 21 час, а затратили – 27. Опоздали на 6 часов…

Этот тезис остался без комментария. Только Беляков промолвил с лукавинкой:

– Может, им ветерок помогает?

Ветерок – штука тонкая, с ним тоже надо уметь ладить, тогда и он сообразит, в какие дуть паруса.

Там, за полюсом, поперек курса полета, лежал в ожидании экипажа холодный фронт. Чего в нем только не было – и снег, и лед, и турбулентные вихри! А ближе к Аляске попался еще один циклон, такой же матерый, как и первый. Тут круто пришлось экипажу – Громов и Юмашев часто меняли друг друга, испытывая огромное напряжение в борьбе с опасными силами стихии. Но и фронт и циклон сумели прошить напрямую, по ниточке.

А вот третий циклон, застрявший в отрогах Каскадных гор, под Сиэтлом, оказался непробиваемым – весь горел грозовыми разрядами и готов был скорее разломать самолет, чем пропустить его в свои пределы.

Почти два часа бился экипаж с этим разъяренным зверем, то бросаясь вперед, то отступая и постепенно смещаясь вправо, к океану, пока не обрел наконец свободу полета. Небесные страсти постепенно угасли, наступила ночь, стали расползаться облака.

Где-то во мраке проплыл Ванкувер, где завершил свой полет Чкалов, а на чистой утренней зорьке, загоравшейся в небе, но еще не тронувшей землю, засверкал огнями Сан-Франциско, приглашая к себе для посадки. Аэродром пока еще был открыт – там бы и сесть: рекорд был обеспечен. Но в баках оставался изрядный запас топлива, и экипаж потянул дальше, на юг.

Сквозь приземную дымку были видны огни Лос-Анджелеса, Сан-Диего. Их аэродромы, как и все другие прибрежные, были закрыты выносными туманами и к себе уже не приглашали, но и экипаж намерений для посадки пока не проявлял.

Уже разгоралось утро, когда появилась граница Мексики. Дальше пути нет, хотя бензина вполне хватило бы, чтоб проскочить и ее, дотянуть до Панамы.

Командир развернулся влево и в чистом поле, на пастбище, у небольшого городка Сан-Джасинто, ставшего в одно мгновение всемирно известным, бережно посадил притихшую машину.

Теперь предстоял еще один «циклон» – восторга и славы.

Между тем в то самое утро, 14 июля, когда Громов завершал свой рекордный полет, экипаж Чкалова погрузился на теплоход «Нормандия» и отчалил от Нью-Йорка. Там друзья и узнали о посадке Громова.

Байдуков уверял в своих более поздних записках, будто Чкалов с борта корабля звонил Громову, чтоб поздравить его с успехом, но слышимость, мол, была никудышной, и командиры экипажей друг друга так и не услышали. Хотя Громов был определеннее: никаких звонков от Чкалова не случилось.

Думаю, Валерию Павловичу было бы просто неловко звонить старшему товарищу в день его посадки с борта уплывающей «Нормандии», и именно это останавливало его от поздравлений. Ведь у Чкалова для прогулок по Америке оставалось в запасе еще целых десять дней! Мог бы и задержаться, даже встретиться двумя экипажами – это было бы по-дружески и потрясающе красиво. Америка ревела бы от восторга, да и нам, в Союзе, это было бы в радость, но Валерий Павлович почему-то заторопился домой, устроил спешку, напоминавшую бегство. Может, опасался по старой памяти строгих оценок от своего бывшего летного инструктора? Ведь Михаил Михайлович, при всей его дружелюбной и приветливой натуре, в летных делах был строг и принципиален.

Конечно, к Чкалову он отнесся бы по-доброму, вполне тактично, и ничем – ни намеком, ни взглядом – не задел бы его самолюбия: Валерий Павлович и так все понимал.

А рекорд у экипажа Громова вышел славный – 10 148 км – на целую тысячу больше, чем предыдущий, французский! Прихватил он заодно и рекорд по ломаной линии 11 500 км. В воздухе были 62 часа 17 минут.