Избранницы

— Иди-ка отсюда, не раздражай меня. Стой ты, скотина! Ишь, как хвостом размахивает. А молока дала всего три кружки.

Гелька отставила подойник в сторону, вынула из внутреннего кармана юбки маленькую фляжку и осторожно наполнила ее надоенным молоком. Потом закрыла ее пробкой и снова спрятала в карман.

— Дай! — жадно протянула я к ней руку.

— Еще чего! Это для Сташки.

— Однако сестра Романа измерит и узнает, что ты украла.

— А я долью дождевой воды. Дождевая вода — небесная роса — сестричкам не повредит. В худшем случае прочистит им кишки.

Не обращая больше на меня внимания, Гелька схватила щетку и начала чистить вымазанный навозом коровий бок.

Я вышла из хлева, громко хлопнув дверью, чтобы затем в прачечной, в полном одиночестве, обдумать горькие Гелькины слова.

Нет! Янка вовсе никакое не барахло! Она просто любит путешествовать, знает людей и жизнь; а мы для нее — лишь недоразвитые приютские девчонки.

Я вспомнила, как Янка появилась у нас в монастыре.

Было это после рождества. В первый же вечер она повесила в умывальной ослепительно-белое льняное полотенце, вытащила из бумажной обертки туалетное мыло, вымыла под краном грязную тарелку и поставила ее, излучающую приятный черемуховый аромат, на подставку, рядом с шестью, отбитыми по краям, тронутыми ржавчиной мисками.

Весть об этом облетела всю спальню, поднимая с коек наших девчат. Столпившись в дверях, мы с удивлением глядели на сокровища, которых еще никогда не видели эти стены, образующие так называемую умывальную комнату.

— Зачем ты повесила это полотенце? — спросила Гелька, заметно нервничая.

— Для вытирания.

— Чего?

— Лица.

— Ага. А это мыло?

— Для мытья лица.

— Так, так. А для мытья ног ты тоже взяла мыло?

— Для мытья ног у меня есть мыло Шихта.

— А частый гребень для вычесывания вшей ты взяла?

Мы принялись хохотать. Но Янка спокойно ответила:

— Все гребни у меня здесь, — она подняла руку и показала льняной мешочек, болтающийся на шнурке вокруг запястья.

— И там у тебя еще что-нибудь есть? — Гелька не без усилия решилась на последний ошеломляющий вопрос. — Может, одеколон?

— Если у тебя есть желание подушиться, то пожалуйста, — и Янка запустила руку в кошелек.

— А-а-а, — выдавили мы из себя какой-то нечленораздельный звук, пораженные одним видом флакона с серебряной пробкой.

— К концу путешествия у меня осталось немного. Может быть, хочешь? — любезно предложила Янка, протягивая Гельке флакон.

Гелька покраснела от удовольствия, однако она не была бы сама собой, если бы с хода не отрезала:

— Здесь подобные вещи надо жертвовать сердцу Иисусову, а самим мыться водой из-под крана и вытираться тряпкой.

Выведенные из равновесия всем увиденным, мы побрели вслед за Гелькой, назад, в спальню. Когда Зоська заметила, что Янка пришла из умывальника с пустыми руками, она даже соскочила с койки.

— Ты что, мыло и полотенце оставила в умывальне?!

— Конечно!

И этим она окончательно обезоружила нас.

Целую ночь девчата бегали в умывальную, желая собственными глазами убедиться в том, что сказочное богатство Янки все еще находится на месте.

И оно находилось… Оно так и осталось на месте. Мыло и полотенце не могли исчезнуть, бдительно охраняемые несколькими десятками пар глаз.

Янка ела затхлую кашу без жадности, но и без отвращения; с холодным любопытством присматривалась она к сестре Романе, которая собирала разливательной ложкой тараканов в печи или вычесывала вшей у малышек; новенькая даже охотно соглашалась ходить за рассолом на скотобойню. Ее скромное поведение, приветливость и доброжелательность по отношению к окружающим вселили в нас убеждение, что она необыкновенная и может чувствовать себя одинаково свободно как в шикарном монастыре, так и в жалкой спальне под самой крышей.

— Янка или делает вид, что не видит, какая здесь грязь, как здесь тошнотворно, до одурения воняет, или ей просто нет до всего этого никакого дела, — заявила Гелька после долгих размышлений.

— А до чего же ей есть дело? — спросила я.

Гелька повела плечами.

— Не знаю. Может быть, до того, чтобы жить удобно.

В нашей серой одноцветной компании Янка заметно отличалась от всех, казалась великолепной и блестящей. Ее богатства — полотенце, ночные рубашки, одеколон, ее знание большого света (Янка бывала в Кракове, Величке, Ченстохове и Ярославе) вселяли в нас удивление и уважение. Одна лишь Гелька не поддавалась обаянию новенькой, но и она помалкивала, отодвинутая в тень необыкновенной девушкой, какою, несомненно, была Янка.

Занимаясь делами в белошвейной мастерской, Янка приводила в восхищение сестру Юзефу. Сентиментальные пани-заказчицы подкидывали к счету двадцать — тридцать грошей, а то даже и злотувку, если им вручала упакованный товар хорошенькая стройная воспитанница с черными длинными косами и правильными чертами лица.

— А это тебе на яблочки… — шептали пани, всовывая гроши в девичью ладонь.

Сирота учащенно, хлопала длинными ресницами и стыдливо улыбалась:

— Бог вас отблагодарит.