Избранницы

Рузя после бегства из госпиталя, откуда ее выгнал страх перед тем, как бы госпитальные ханжи не вернули ее назад в приют, очень долго болела. Муж ее работал в слесарной мастерской и повредил себе там руку. Теперь он поехал к брату в деревню, потому что потерял работу и жить было не на что. И вот Рузя хочет ему помочь. Она будет делать у нас утреннюю уборку мебели за право ночевать в приюте и за харчи. А после полудня будет ходить в пансионаты мыть посуду. Таким образом, ничего не тратя на себя, она сможет откладывать деньги на операцию мужу.

В прачечной стояли огромные густые клубы пара. Громко бурлила вода в большом чане, а из-под крышки летели брызги, с шипением падавшие на плиту.

— Закрывай, а то сквозняк.

С закатанными выше локтя рукавами возле лохани стояла Рузя. Темные волосы были уложены сзади, как у гуралки, на белом, слегка опухшем лице осели крупные капли пота. Как и раньше, она смотрела просто и спокойно своими честными глазами, в которых теперь было что-то материнское. Ее расплывшаяся в талии фигура говорила о том, что Рузя снова беременна. Присев возле топки, чтобы подбросить в нее шишек, она сказала так просто, словно мы расстались только вчера:

— Принеси-ка ведро холодной воды и потолки соду. Она лежит под лавкой.

Я послушно схватила в руки ведро, подошла к двери и приостановилась, охваченная радостной мыслью: Рузя не может от нас уйти. Не уйдет! Я поняла, насколько тяжелее жилось нашим малышкам после того, как у нас не стало Рузи и Сабины.

«Для нас просто счастье, что ее муж заболел», — подумала я с восторгом.

И, бренча ведром, радостная, выбежала из прачечной.

А когда я вернулась, то сквозь клубы пара с трудом разглядела маячивший на лавке ряд белых столбиков. Столбики пищали, вертелись, поднимали рубашонки. Один из них задрал рубашонку выше головы и, похлопывая себя по голому животу, прокричал Сташкиным голосом:

— Рузя, меня. Я первая хочу в лохань.

В ответ на это все малышки подняли дикий визг, поскольку каждая хотела первой очутиться в корыте.

— Бери за ручку! — приказала Рузя.

Мы взяли чан за обе ручки и мутную бурлящую воду вылили в лохань. Рузя бросила туда горсть соды, добавила холодной воды, и субботняя ванна была готова. Растирая в руке кристаллики соды, она спросила:

— Когда вы последний раз купали малышей?

Прежде чем я смогла ответить, она скомандовала малышкам:

— Эмилька, Веся, Сташка, Юзя — в лохань!

— В рубашках или без?

Откидывая со лба волосы, Рузя сказала смущенно:

— Можно без. Матушка и сестра Алоиза не вернутся, должно быть, так быстро из города? — вопросительно поглядела она на меня.

— Нет, быстро не вернутся. Можете все смело поснимать рубашонки.

— Засучи рукава и выскреби им получше спины. Держи тряпку! — И она бросила в мою сторону выстиранный чулок. — Растопленное мыло — в горшочке под лавкой. Бери его поэкономнее, а то сестра Дорота дала мне только четвертинку.

Я опускала чулок в жидкое мыло и старательно терла им худые плечи, ноги, выпирающие лопатки и запавшие животы. Из-за тесноты и густого пара трудно было разобрать, кому именно принадлежат намыливаемые мною ноги. Мокрую малышку Рузя подхватывала в простыню и быстро, быстро вытирала, после чего усаживала на лавку и бралась за следующую. Девчушки вертелись в лохани, брызгали друг в друга водой, пищали и жаловались, что мыло щиплет им глаза, однако выходить из лохани ни за что не хотели.

Становилось душно. Под ногами хлюпала вода. Рузя ругала Сташку, которая не поверила в чистоту своего тела и вторично влезла в лохань.

Вдруг за дверями раздался Зоськин визг:

— Пришли пани для удочерения!

Я оставила Весю с намыленной головой и, пообещав Рузе прийти немного погодя, убежала из прачечной.

В коридоре Зоськи уже не было. Казя, ползая на четвереньках, латала половик.

— Где эти пани для удочерения?

Она показала рукою на переговорную.

— А Йоася?

— Одевается в спальне. Как нарядится, сойдет вниз.

— И давно уже эти пани ожидают в переговорной?

— Давно. Ну-ка, подвинься, а то мешаешь.

В этот момент в коридоре появились обе дамы. За ними следовала сестра Юзефа, таща за руку перепуганную Зулю.

— Беги, детка, в умывальню и хорошенько вымой руки, — властно распорядилась монахиня. — А в это время Казя принесет тебе плащик из раздевалки.

— И какие-нибудь туфельки на выход, — поспешно добавила брюнетка, бросая взгляд на развалившиеся сандалии Зули.

— Иди, Казя, принеси исправные башмаки.

— Нет исправных, проше сестру…

— Как это нет?

— Есть, кажется, но с небольшими дырочками…

Обе дамы рассмеялись.

— Это верно. Здесь ничего приличного нет, — заметила сестра Юзефа. — Может быть, найду что-нибудь в келье. — И быстро зашагала к железной лестнице, ведущей в келью.

Обе дамы молчаливо присматривались к нам. Неожиданно старшая подала голос:

— Доктор был прав. Либо рахит, либо анемия. Или и то, и другое. Вы получаете свежие овощи?

— Что такое, проше пани? — переспросила я, захваченная врасплох вопросом гостей.

— Дают ли вам сырую морковь, квашеную капусту, лук или хотя бы брюкву?