Избранное

Но вот солнце проникало в подлесок и зажигало уцелевшие ягоды брусники и черники, ожившая мошкара принималась кружить вокруг гнилых пней, а снегири в кустах и синицы на ветках затевали свой веселый щебет; тут мы начинали охоту.

Внимательно оглядывая деревья, настороженно прислушиваясь, чтобы уловить любой, самый незначительный шорох, мы вскидывали ружья и медленно продвигались вперед, стараясь, насколько нам позволяла местность, держать дистанцию в тридцать шагов.

Иногда удача сопутствовала нам, иногда нет. И мы, и птицы были всегда начеку. Мы переживали, как я теперь понимаю, важные и счастливые дни, и не один глухарь попал в наши старые походные сумки.

Как–то раз утром мы подняли глухаря; судя по шуму крыльев, он был огромен, как орел. Казалось, что при его полете деревья должны валиться, словно подрубленные волшебным топором. Мой друг выстрелил, и мы, когда кинулись вперед, увидели медленно кружащиеся в воздухе перья. Но звука падения не было слышно.

— Я его задел, — сказал друг, — но он ушел. — И, заметив, что я внимательно разглядываю верхушки деревьев, повторил: — Он ушел. Должно быть, полетел к скалам. — Он опустился на землю, в заросли черники, и прибавил: — Мы найдем его позже, дай срок.

Солнце стояло уже высоко над лесом, снегири и клесты на елках клевали шишки, пара белок резвилась над нашими головами, пронзительно цокая. Лай охотничьих собак в долине смолк: может, потеряли след, а может, выдохлись. До нас долетал голос, созывающий их:

— Сокол! Со–окол! Сельва! Сельва-а! Ко мне! Ко мне! Сюда! Сюда–сюда!

Потом послышался выстрел — пытались собрать собак.

Мы чувствовали себя вне времени и пространства. Я представил глухаря, который кормится в зарослях черники или под лиственницей, на солнышке чистит и приглаживает свои перышки.

Мы разлеглись на земле и глядели в бездонное и безоблачное небо. Его лазурь прочерчивали перелетные птицы: горные зяблики, чижи, дубоносы, дрозды. Они летели с северо–востока на запад. Я думал об их долгом пути, о странах, которые они пролетали, — во многих из них побывал и я, а теперь как будто снова видел их с высоты птичьего полета. Карпаты, Польша, Балтийское море, Скандинавия и дальше — страна эскимосов и Сибирь. Я вспоминал жизнь в этих далеких странах, людей, которых я там узнал. Как бы невзначай, я заговорил об этом со своим другом, он молча меня слушал, глядя в небо, а по нашей одежде спокойно разгуливали муравьи.

Наконец мы поднялись, проверили заряды в ружьях, пружину ударника и, не говоря ни слова, осторожно, как никогда, приблизились к тому месту, где, по нашим предположениям, должен был скрываться подраненный глухарь.

Глядя на это место теперь, когда со мною нет ружья, я вижу, как здесь чудесно. Ели здесь не густые, и ветви их повисли вдоль ствола, оттянутые снегом многих зим. Тут и там растут искривленные лиственницы и альпийские сосны, в подлеске нет ни кустов, ни травы, а земля устлана ковром из брусники с блестящими, будто целлофановыми, листьями и красно–белыми ягодами, кисловатыми на вкус и красивыми, как маленькие яблоки. На полянах — сочная черника. В самых тенистых уголках простирается мягкий зеленый мох и серебристый исландский лишайник. Этот лес — райское место для большой охоты — кончается, упираясь в серые скалы. Тут также много валунов, занесенных ледником бог ведает когда.

Да, больше, как мы думали, глухарю укрыться негде. Мы продвигались бесшумно, и лесные шорохи делали тишину еще более глубокой. Краем глаза я видел своего товарища, потом он скрылся из поля зрения за каменной глыбой; я, затаив дыхание, ждал выстрела. И он прозвучал. Прозвучал резко в прозрачном воздухе, ветер разнес его по долине, казалось, вот–вот раздастся возглас: «Готов!», но вместо него я услышал: «Внимание!» Я оглядывался вокруг, не зная, откуда появится птица, потом почувствовал сильную волну воздуха, идущую на меня, и наконец увидел вытянутую вперед шею, распущенный черный хвост. Я взял его на мушку, повел ружье на упреждение и нажал на спусковой крючок. В такие минуты неизвестно как и куда уходит душа, не чувствуешь ни рук, ни ног, а только испытываешь какой–то неописуемый подъем.

Я понял, что попал, и бросился вперед. На бегу я услышал звук падения. Он был там, и земля поддержала его, как раньше поддерживал воздух. Он приподнял голову и глядел на меня. Я оробел при виде этой фатальной смерти от моей руки и нагнулся погладить его шейку и поблагодарить.

Вихрем выскочил из леса мой друг.

— Хоть бы крикнул! — набросился он на меня, но, увидев глухаря на земле, осекся и, прежде чем подобрать его, прислонил ружье к дереву.

Он взял глухаря за голову и поднял вверх так, что тот касался хвостом земли. Глухарь несколько раз взмахнул крыльями, вытянул ноги и замер. Я попал ему прямо в грудь. Мы разглядывали мертвую птицу, и друг удивленно воскликнул:

— Да это пращур всех лесов и гор!