Избранное

Ночь стояла душная и темная, кругом было тихо, и земля казалась теплой и ласковой, несмотря на то, что в воронках застоялся запах разорвавшихся гранат, а глаза щипало. Птицы перекликались на бескрайних просторах: к северу — в сторону Ленинграда и к югу — до Азовского моря. На бесконечных, как звезды, просторах. А степь была ровная–ровная: зеленая трава, поля пшеницы и подсолнухов, уже несколько месяцев ждавшие сбора урожая. Люди вместо серпов и тракторов вооружились пулеметами и танками, и плоды пожинала только Смерть.

В холодные вечера на берег реки выходили кормиться зайцы; кто–нибудь из солдат, услышав шум, стрелял, думая, что это чужой дозор. Много раз он видел этих зайцев, но никогда не стрелял. Хватит того, что убивают людей, пусть хоть зайцы останутся живы и пусть хоть кому–то пойдет на пользу эта война. На рассвете надо было держаться настороже и не попасться на мушку, потому что оттуда стреляли метко. Вероятно, эти сибиряки тоже были охотниками. Во время зимнего отступления какой–то заяц бежал навстречу движущейся колонне. Ошеломленный видом огромного количества людей, он хотел пересечь дорогу. Но, испугавшись криков, метался между ног солдат, и никому не удавалось схватить его. Когда наконец он вырвался, в него начали палить из ружей и ручных пулеметов. Заяц бежал, делая немыслимые прыжки и подскоки, и, видя, как он несется по снегу, мой друг подумал: «Если ему удастся убежать, то и я уцелею». Он молился, чтобы заяц спасся. Заяц убежал, и он почувствовал уверенность. Он вернулся ожесточившийся и переполошенный, как заяц, но все–таки он вернулся. Он часто думал о том зайце.

Цигарка погасла, и он положил окурок в коробку с табаком, которая стояла открытой на тумбочке. Теперь хватит, сказал он себе, спи, ради завтрашнего петуха. Если будет удача, то все обойдется хорошо и в Австралии.

Он снова лег и натянул одеяло на плечи. От шороха проснулась собака и положила голову на край постели. Он протянул руку и, легонько потрепав ее по голове, сказал:

— Давай–ка спи, завтра тебе придется немало побегать.

Это же он сказал и самому себе и закрыл глаза. Он слышал, как пробило час.

В четыре он был уже на ногах. На кухонном столе стояли в ряд красные патроны, на гильзах чернильным карандашом был обозначен номер дроби. Он писал на гильзах в тех случаях, когда сам заряжал патроны порохом от детонаторов или от снарядов 81‑миллиметровой мортиры.

Он разжег огонь и, пока разогревался кофе, шомполом с тряпочкой, окунутой в масло, прошелся по стволам ружья. В один карман он положил патроны, а в другой три ломтя хлеба, кусок сыра и два яблока, прицепил к поясу фляжку с водой. Собака с нетерпением ждала выхода, взвизгивала, беспокойно металась по кухне и царапала дверь. Он налил дымящийся кофе в эмалированную кружку и стал макать в него хлеб. Подкрепившись, он закурил цигарку и вышел из дома. Холодный ночной воздух освежил лицо и глаза; он поднял голову, чтобы определить погоду. Небо было ясное, звезды, казалось, стали втрое крупнее, и их словно стало втрое больше, он не знал названий созвездий, знал только, как они выглядят: слишком часто приходилось ему бодрствовать под ними. Подморозило, но ветер был не сильный.

А собака тем временем подбежала к столбу. Он привычным жестом закинул ружье за плечо, перекрестился и пошел через огород. Он так привык ходить этим путем, что ему даже не надо было осматриваться вокруг, чтобы понять, где он находится. Так человек, который ходит в темноте по дому, где он живет много лет, не зажигает света, чтобы открыть двери или ящики стола. Ноги сами несли его вперед, вот так когда–то в Албании, держась за хвост мула, он тащился по незнакомым тропкам. Собака все время забегала далеко вперед, и по ее прерывистому дыханию можно было угадать, когда она возвращается. Он услышал, как она облаяла зайца, но было слишком темно, чтобы стрелять.

Подъем в гору согрел его, и он с удовольствием ощущал напряжение в мышцах ног и холодный воздух, наполнявший легкие при каждом вдохе. Он был в прекрасном настроении, хотя и спал мало. На одной площадке он остановился, чтобы поглядеть вниз на город, светившийся во тьме, и увидел фары машины, которая сворачивала на дорогу, ведущую в горы.

«Это, вероятно, та самая, которую я видел в ту ночь, — подумал он. — Но они вряд ли поедут туда, куда иду я. Кто знает, откуда прибыли эти синьоры с машиной? Да, в здешних горах охотиться удобно, не то что в Пьемонте». Он снова пустился в путь и по дороге начал вспоминать: