Избранное

Сталин далеко не всегда был терпелив, и для Горького, отделывающегося упоминаниями Сталина в речах, но медлившего (он же помнил о своих «несвоевременных мыслях»!) с написанием хотя бы очерка об «отце народов», это кончилось трагически…

А что делает Шолохов? Он, с помощью Горького получив согласие Сталина на публикацию третьей книги «Тихого Дона», откладывает работу над второй книгой романа «Поднятая целина», и заканчивает «Тихий Дон» с его потрясающим финалом. Отдавая в печать последнюю часть эпопеи, Шолохов, кажется, Лежневу написал: конец сделал свой, никого не послушал; только бы напечатали, а там пусть хоть четвертуют!..

Напечатали. Великое дело завершено. Критика и впрямь принялась четвертовать романиста!..

Но поздно! Гениальный художник во имя добра победил гения злодейства. При этом сумел еще и помочь своим честным друзьям, а от многих отвести позорную — с клеймом «враг народа» — смерть.

Михаилу Шолохову было тогда всего лишь тридцать пять лет. Будь угодно диктатору послать его на эшафот, Шолохов взошел бы на него с сознанием, что — «исполнен труд, завещанный от бога…».

Вскоре началась война. После наших больших неудач, когда близился перелом в войне, стало все чаще раздаваться в газетах и по радио, в кино и в театре: «За Родину! За Сталина!» А Шолохов начинает публиковать главы романа «Они сражались за Родину»… Уже после войны, говорят, Сталин дважды читал рукопись первой книги шолоховского романа о войне и дважды остался недовольным: главными героями книги были люди, сражавшиеся за Родину. Его в романе не было.

Как известно, не было его и не могло быть в «Тихом Доне». Но Сталина против воли писателя вводят в роман руками Кирилла Потапова. Вводят, правда, не в действие, а в общую характеристику положения на фронтах. В 1953 году под редакцией К. Потапова выйдет это «исправленное» издание «Тихого Дона». Позже Шолохов выбросит из романа потаповские дописки-исправления. Но это позже.

А тогда… Не известно, чем бы все кончилось для Шолохова, проживи Сталин дольше. Тем более, что Шолохов, как свидетельствуют близко знавшие его, то и дело показывал свою строптивость…

Естественно, атмосфера, в которой жил и работал Михаил Шолохов, не могла не сказаться на некоторых поступках его, высказываниях, а главное — на здоровье. Но когда особо ретивые его критики твердят, что послевоенные годы его — это годы бесплодия, хотелось бы посмотреть на них, на этих критиков, окажись они на месте Шолохова. Впрочем, на его месте они никогда не будут. Ибо это место великого таланта, мужественной честности и правды.

* * *

О «Поднятой целине».

Роман написан в поддержку коллективизации. Но это не роман-агитка. Шолохов не был бы Шолоховым, если б он делал всего лишь агитку. В картинах жизни крестьянства в период «великого перелома» он стремился — и это ему удалось! — оставаться максимально правдивым. Редакторы мешали этому стремлению, они кромсали рукопись безжалостно, с непреложным желанием видеть в романе все в прямолинейно-победном свете, с ощущением боязни за свои служебные кресла. Парадоксально, но первый цензор Шолохова — Сталин — «отстоял» в романе всю линию деда Щукаря, сцену избиения Давыдова бабами и т. п. Сталин, видя в романе поддержку своего главного направления, согласился на допуск правды. Шолохов в полной по тому времени мере воспользовался этим.

И все же, все же… Есть сложные судьбы людей. Есть сложные судьбы книг. Судьба «Поднятой целины» — одна из них.

Первый вариант второй книги ее сгорел в 1942 году, когда немецкой бомбой был разгромлен дом писателя в Вешенской. Завершать роман пришлось почти через тридцать лет после опубликования начала. Можно только посочувствовать писателю. Ушло время. Ушли молодые силы. Но Шолохов хочет добиться в романе о коллективизации той исторической глубины, которая делает бессмертным «Тихий Дон». Верность жизненным обстоятельствам выручает во многом его как художника. Перечитайте сцены раскулачивания Титка, расправы Нагульнова с казаками, сцены раздумий Якова Лукича — это еще из первой книги. Они звучат сегодня по-новому. А все сильное во второй книге, скажем, сцена умерщвления Яковом Лукичом своей матери, неожиданные повороты в рассуждениях деда Щукаря… Разве перед нами не встает трагическое Время? Разве не виден там автор «Тихого Дона»?.. Чувствуется, что многое мучительное недосказывает Михаил Александрович, что он уже не в силах это мучительное досказать… «Сбой» (другого выхода не было  т о г д а) сделан в самом начале, и, думается, писатель щемяще понимал это.

Один близкий к Шолохову человек рассказывал, как он однажды спросил у Михаила Александровича:

— Что же у тебя, Миша, все гибнут в конце романа?

Шолохов помолчал, крепко затягиваясь беломориной, и выдохнул:

— Да их же все равно всех перебили бы лет через пять…

24

«Мелеховский двор — на самом краю хутора…»

Моя хата с краю — крестьянская пословица. Но вот настало время, когда нет хат с краю. Об этом невольно думаешь, читая «Тихий Дон». Время втянуло всех в свои события.