Избранное

Сейчас уже наверняка дико думать, что все это происходит не наяву. Тому бесконечно много признаков: вот только что было темно, а вот он протянул руку к выключателю — и сразу стало светло. Он ожидал, что увидит вышитые пестрые цветы на спущенных шторах, веселые березки на обоях, хрустальные вазы и бокалы в серванте, красные, синие и зеленые свечи в бронзовых канделябрах на стенах, мягкие стулья с высокими спинками вокруг полированного стола и низкие кресла по углам, — и он увидел все это. Уриэль даже включает транзистор и секунду прислушивается к оглушительной музыке, ворвавшейся в комнату. Во сне он ведь не сказал бы себе: «Выключи сейчас же, после одиннадцати вечера должно быть тихо» — и конечно же не спросил бы себя вслух: «Для чего даже среди ночи транслируют такую музыку, что стекла дрожат?» Во сне он не услышал бы звука своих тихих шагов и не ощутил бы чуть сыроватую прохладу застекленной до половины балконной двери, к которой он прижался лбом.

Нет, он, разумеется, не спит. Но, наверное, и не совсем еще проснулся, раз боль, охватившая его во сне, до сих пор не отпускает. Желание убедить себя, что он еще не совсем проснулся, — сейчас его единственная надежда освободиться от невыносимой боли.

Постояв некоторое время у балкона, Урий Гаврилович выключает свет, опять ложится, плотно закрывает глаза и пытается связать нить прерванного сна, дотянуть сон до конца. И хотя Уриэль точно помнит, на чем нить прервалась, он никак не может связать ее и заранее знает, что уже не сможет, ибо он одновременно занят совсем другим: он хочет осознать, что же это за боль. Она не похожа ни на одну из тех, что ему пришлось когда-либо перенести. Насколько помнится, он всегда мог указать, где у него болит, и сказать, что болит, потому что боль шла изнутри, а эта, которая теперь охватила его и не отпускает, совсем другая, не внутренняя. Она идет извне. Достаточно, чтобы его освободили из-под пресса, — и сразу все пройдет. Но пресс не только не выпускает его, а, кажется, зажимает еще сильнее. Уриэль уже больше не закрывает глаза.

Проходит несколько минут, а Урий Гаврилович все еще не может осознать, что такое происходит с ним сегодня. За два месяца, проведенных на даче, он ни разу не пожаловался на здоровье. Он и вообще редко жаловался на здоровье, особенно в последние несколько лет, когда ежеутренние получасовые занятия гимнастикой стали для него такими же привычными, как для отца, мир его праху, в давние годы была молитва. Выехал Уриэль с дачи ровно в семь вечера. В битком набитом вагоне пригородной электрички было страшно жарко, к тому же почти всю дорогу, около полутора часов, ему пришлось стоять.

Неподалеку от своей новой квартиры на окраине города, куда недавно переехал, он зашел в кафе и выпил кружку пива. Около двенадцати ночи, перелистав свой собственный учебник, по которому студенты, провалившиеся на весенней сессии, будут завтра у него переэкзаменовываться, он лег спать. Сколько же он проспал?

На этот раз, вставая с постели, Уриэль уже не зажег света. Ночью электрический свет так ярок, что буквально ослепляет. Он поднял шторы на окне и взглянул на стенные часы. Шел только еще третий час ночи.

Кажется, стоять ему легче. А может быть, он не так чувствует боль, потому что не очень сосредоточенно к ней прислушивается. Сейчас он весь погружен в ночь за окном.

Отсюда, с восьмого этажа, хорошо виден новый, сильно разросшийся микрорайон до самого горизонта с бледными звездами, который словно облокотился на многоэтажные дома, похожие отсюда на торчащие утесы. Совсем недавно, подумалось Уриэлю, под этим самым горизонтом, наверно, лежали точно такие же деревушки, как та, что напротив, прилегающая остатком своей единственной улицы чуть не к самому подножию его дома. Теперь Уриэлю уже не кажется странным, что хозяева этих низеньких деревянных домишек не спешат перебираться в новые квартиры, которые, как он слышал, дали почти каждому из них. Но раньше, когда он только переехал сюда из центра города, его это очень удивляло. Он не мог понять, что их здесь так удерживает: необходимость таскать на себе по десять раз в день воду из колодца или топить зимой печи?

Как-то раз Урий Гаврилович спросил об этом одного из них. Это случилось через две или три недели после того, как он, Уриэль, поселился здесь. Вместе с еще несколькими жильцами своего дома он пошел в один двор, хозяин которого на днях переехал в новую квартиру. Они хотели выкопать там деревца и посадить под окнами голо торчащего из земли двенадцатиэтажного дома. Не успел Уриэль поставить ногу на лопату, как во двор, сжав кулаки, ворвался растрепанный мужчина и стал грозиться, что, если все они отсюда не уберутся, он на них собак спустит.