Избранное

— Да… Тяжелый случай… Все же напишите в посольство. Вы ведь ничего не теряете… Попробуйте на всякий случай, авось…

— Что пробовать, зачем пробовать, — вмешался в разговор полный мужчина с расчесанной рыжей бородой, — когда через месяц прекращается репатриация. — И, отведя Калмена в сторону, заговорил с ним по-еврейски: — Как же вы не знали об этом? Было же напечатано в газете.

— Ну, что случилось, то случилось… Как теперь быть?

— Вот это таки вопрос. Теперь писать в посольство или в еврейский комитет на Пушечной ни к чему, ничего не даст. То есть писать туда надо, но полагаться на это не советую. Понимаете, то, что человек утверждает, будто он из Калушина, еще мало. Это, понимаете ли, надо доказать, а за месяц вы ничего не сделаете, тем более что там, дома у нас, все уничтожено и разрушено. Мы же едем, по сути дела, на кладбище… Заупокойную молитву читать едем. Короче, вот что. Вы должны жениться на нашенской. Разжевали? Что вы на меня уставились? Это ведь женитьба без венца и обручения. Как только переедете через границу, вы — снова жених, а она — снова невеста. Поняли? У нас на пароходе уже есть такая пара. Ему за пятьдесят, а ей — года двадцать три — двадцать четыре.

«Не о себе ли он рассказывает?» — мелькнула мысль у Калмена.

— Короче, сядьте на поезд и поезжайте в Инту. Через два-три дня будете там. Я слышал, что в Инту съехалось изрядное количество наших земляков. Подыщите себе там девушку или вдову, и — да будет, как говорится, в счастливый час. Но должно это быть сделано раз-два и — ша! Сегодня приехал, назавтра расписался. Времени осталось в обрез, народ сидит на чемоданах… А? Глупости! Раз вы расписались с нашенской, вы по закону уже нашенский. Поняли?

Встреча с земляками в далекой Инте была не такой, как представлял себе Калмен, отправляясь туда. Первые дни он мыкался среди них, как чужак. Возможно, потому, что земляки были озабочены — ехать или не ехать, а может, Зберчук сам был виноват в этом. Он был зол на себя, что не может совладать с собой и все приглядывается к кольцам на руках женщин — обручальные ли они. На второй день ему уже было известно, кто здесь девушка, кто замужем, кто вдова, но ничем не обнаруживал, что его это занимает. Не выдал он себя и тогда, когда до отъезда земляков остались считанные дни. Калмен все не мог ни на что решиться. Отправляясь сюда, он себе не представлял, что от одной только мысли — за деньги жениться на две-три недели — испытает такое отвращение к самому себе, что не сможет дождаться минуты, когда наконец отправится эшелон.

Его земляки, возможно, догадывались, зачем принесло сюда из Печорской тайги этого задумчивого, хмурого молодого человека, и ждали, чтобы он первый завел разговор. Но Зберчук вместо того рассказал, что находится здесь в командировке от леспромхоза и не знает, уехал ли бы он, если бы даже удалось раздобыть польский паспорт. Единственное — он их просит записать имена и фамилии его родственников, — если кто-нибудь отыщется, пусть напишет сюда, в Инту.

Что Калмен Зберчук уже не вернется на Печору, а остается здесь, в Инте, можно было догадаться по тому, как он целые дни слонялся вокруг террикоников, расспрашивая о работе на шахтах, как он обрадовался, узнав, что две семьи из эшелона раздумали ехать, решили пока остаться здесь.

— Остаемся, значит, здесь, три еврейских семьи из Польши, — сказал Калмен Зберчук, проводив в далекий путь своих земляков, — по нынешним временам один человек — тоже семья.

Когда поезд отошел от небольшого деревянного вокзальчика и в вечернем воздухе повисла тяжелая ноющая тоска, Калмен обратился к одному из оставшихся, человеку лет под пятьдесят, одетому в короткий ватник и высокие просторные сапоги:

— Не жалеете, что не уехали?

— Жалею ли, спрашиваете? — он взглянул на Калмена большими грустными глазами, в которых еще блестела слеза, и издал глубокий вздох. — Что мне вам ответить… Один бог знает, как я тоскую по дому. Вам же не нужно об этом рассказывать. Но как подумаешь… Боже упаси, я не боюсь, что первое время придется ночевать под открытым небом, мерзнуть на улице, начинать, как говорится, все сначала. Я уже на своем веку претерпел такое, что теперь мне уже ничто не страшно. Но жить по соседству с могилами… Не знаю, смогу ли…

— Да, но если бы к вам пришли и сказали, что через месяц навсегда закрывается граница, вы, надо полагать, не остались бы, — вмешался другой, тучный мужчина с лоснящимся лицом и острыми быстрыми глазами. — Но так как мы считаем, что еще не раз представится нам возможность уехать домой, к чему же спешка? Жить там, легко догадаться, пока негде, с пропитанием тоже обстоит не наилучшим образом. Пусть пройдет несколько лет. Раз у меня есть бумага, что я оттуда, мне тревожиться незачем. Еще не один раз откроют для нас границу. И я вам таки советую, — обратился он к Зберчуку, — поторопитесь и напишите в Москву.

XXV